— Я вас искренне не понимаю, командир, — помотав головой, спокойно ответил я. — Вас что-то огорчило?
Моё спокойствие выводило его из себя. Воскресенский из тех людей, кто любит доводить оппонента до белого каленья, а потом пользоваться этим. Не куплюсь, придурок, уж извини.
— Огорчило?.. — глаз Воскресенского нервно дёрнулся. — Огорчило?! Да как ты смеешь так со мной разговаривать, сопляк? Ты меня толкнул. Оскорбил прилюдно!
Он ведь прекрасно понимает, как глупо звучат его слова. Позорится и меня пытается за собой утащить.
— При всём уважении, командир, это клевета, — заявил я. — Должно быть, вы просто устали. Времена тяжелые, я всё понимаю. Давайте лучше…
— Заткнись! — взвизгнул он. — Я сегодня же подам главе запрос о твоём изгнании из клана!
Народ вокруг зашумел. Все прекрасно понимали, что Воскресенский перегибает палку, но никто не желал вмешиваться. И правильно. Этот конфликт касается лишь нас двоих.
— В таком случае прошу обосновать ваше решение, командир, — ответил я. — Я искренне не понимаю вашего негодования. Подскажите, как мне провести работу над ошибками, чтобы впредь не задевать вашего достоинства?
Я знал, куда нужно давить. Знавал я таких людей. Вспыльчивый психопат, он жаждет ссоры, чтобы самоутвердиться. Но я с ним не спорю, и это его, сука, страшно бесит.
— Я понял, Перекрёстов… — его голос задрожал. — Ты не просто хам, ты — вражеский лазутчик!
— Это очень серьёзное обвинение, командир, — подметил я. — Его лучше обосновать.
— А я тебе сейчас обосную, сучий ты…
— Подождите, командир, — я протянул ему руку. — Пока вы не опозорились ещё больше, чем следует, предлагаю заключить мирный договор. Давайте пожмём друг другу руки и разойдёмся.
Давай, Воскресенский, ты уже почти попался в мою ловушку. Заглотил крючок так, что его теперь вместе с кишками доставать из тебя придётся.
— Я? Опозорился?! — заверещал он. — Убери от меня свою руку!
Воскресенский ударил ладонью по моей руке, отбиваясь от оскорбительного рукопожатия.
И не заметил, как коснулся скрытой под рукавом психо-цепи. Рёв моего магического движка никто не услышит, я продумал этот ход заранее. Из-за большого количества магов, во всём дворе стоит колдовской гул.
Пора наказать этого подонка.
Времени на полноценный анализ его сознания у меня не было. В моём распоряжении было чуть меньше секунды. Я закинул в его мозг лишь одну установку.
Каждый раз при виде меня ты будешь мочиться от страха.
И Воскресенский замер. Его нижняя губа затряслась. На брюках стремительно росло тёмное пятно.
На этот раз замерли все, включая Воскресенского. Во дворе поместья повисла столь тяжелая тишина, что мне даже показалось, будто я оглох.
Воскресенский поспешно захлопнул своё пальто, но из-под него продолжало предательски капать.
Кто-то в толпе не удержался и издал хрюкающий смех. И это было началом конца. Пошла цепная реакция. Весь долбанный клан угарал так, будто их поразили магией смеха.
— Командир, позвольте вас проводить в… — начал я.
— Отойди от меня, Перекрёстов! — завизжал Воскресенский и быстрым шагом скрылся в толпе.
— Пацаны, он обоссался, прикиньте? — прошептал кто-то за моей спиной.
— Да тихо ты! — послышался голос другого солдата. — Перепил явно командир. Нечего ржать, пусть в себя приходит.
Кто-то хлопнул меня по плечу.
— Эй, солдат! — позвал меня громким басом здоровенный качок. — Как тебя звать?
Этот мужчина чем-то напоминал мне нашего воеводу. Длинноволосый перекаченный голубоглазый блондин — настоящий викинг.
— Александр Перекрёстов, — представился я. — Шестой отряд, солдат 3-ого ранга.
— Вон оно как, — кивнул здоровяк. — А меня Алексеем звать. Можно Лёхой. Алексей Бьёрнсон. Первый отряд, 5-ый ранг.
— Бьёрнсон? — я вспомнил, что слышал эту фамилию ранее. — Уж не родственник ли нашего воеводы?
— Он самый! Я его младший брательник, — улыбнулся во весь рот Лёха. — А что? Похожи?
— Как два медведя, — честно признался я.
Бьёрнсон младший расхохотался.
— Часто слышу это сравнение! Ну, до братца мне ещё далеко. Я тебе что сказать-то хотел, — его рука крепко вцепилась в моё плечо. — Молодец. Правильно себя поставил. Воскресенский многих мужиков унизил, но ты себя в обиду не дал. Если бы поддался на его провокацию, уважать бы тебя никто не стал. А если бы принялся извиняться — то и подавно. Уж в моих глазах ты бы точно говном младенца остался.