приимчивых рабочих. Не скажу, чтобы сложившийся кол-
лектив очень радовал меня. Но что делать — других людей
не было, а задание выполнять нужно.
Первым пришел Алешка Соловьев. Он немногим старше
меня, но в жизненном опыте имел несомненное преимущест-
во. От локтя до мизинца его левой руки тянулся шрам.
На мой вопрос, как он получил такую отметину, последо-
вал скромный, вполне самокритичный, без тени бахвальства
ответ:
— За нетерпеливость. Посадили на всю пятилетку, а я
и половины не вытерпел — бежал.
— Как попал в лагерь?
— На домушничестве застукали. Начал-то шарашить
с карманов в голодные годы под Москвой. Надо было как-то
кормиться. Потом постепенно до Ростова дошел. Там уже
высший класс превзошел. Оттуда аж до Сибири довезли.
А у меня мама под Москвой. Сколько лет не видел — скучаю.
Теперь намертво завязал — вот домой бы вернуться!
Мне импонировала такая откровенность. Соловьев стал
заведовать всем нашим имуществом и продовольствием,
одновременно выполняя обязанности поискового рабочего.
Он оказался удивительно компанейским, веселым и абсо-
лютно честным человеком. Соловьев стал моей правой рукой.
122
Как бы мы ни уставали, какие бы беды нас не приследовали
он никогда не терял веселого вида. С шутками и песнями
он варил обед, ставил палатку под проливным дождем,
вьючил лошадей, чинил сапоги, ездил за продуктами на
прииск Кропоткинский, где неизменно добивался всех не-
обходимых и, как правило, дефицитных предметов.
Жора прибыл с другого конца нашей страны. Родился
он во Владивостоке. Его отца расстреляли за активную
помощь атаману Семенову. До восемнадцатого года Жорин
отец владел владивостокскими бегами (ипподромом) и имел
возможность жить шикарно. Два его сына получили в свое
время хорошее воспитание, которое не позволяло унизиться
до какой-нибудь черной работы. Однако, подчиняясь на-
стойчивым требованиям желудка, они вынуждены были ис-
кать пропитание. Недолго думая, они избрали себе работу
с оттенком романтики. Владея английским и китайским
языками, братья оказывали неоценимую помощь контра-
бандистам — транспортировали шелк и спирт оттуда и
ходкие товары вплоть до золота туда.
Но в двадцать седьмом году Василий Константинович
Блюхер накрепко закрыл границу. При очередном возвра-
щении из-за рубежа в перестрелке брат был убит, а Жору
осудили на восемь лет, и попал он на большую стройку. Рабо-
тал на совесть. В результате через три года — новый пас-
порт и все четыре стороны.
Но Жора слишком уважал драгоценный металл — это
был предмет его мечтаний с раннего детства. Он решил
добывать его сам, но не думал, что это столь трудно. После
сильного сомнения, брать или не брать не сумевшего по-
бороть в себе жажды к контрабандной романтике человека,
я решил все же рискнуть и направил его забойщиком в
бригаду Матвея Ивановича, тонкого психолога, обладавшего
недюжинными знаниями и организационным талантом. Мне
казалось, что Жора приобретет навыки социалистического
общежития скорее, поработав в мерзлом шурфе, чем на
какой-либо иной работе.
Матвей Иванович по начитанности, знанию международ-
ной обстановки, эрудиции и многим другим качествам
интеллигентного человека был недосягаем для любого члена
нашего отряда. По летам он годился мне в отцы. В прошлом
он был троцкистом, но, осознав бесперспективность троцкиз-
ма, ушел с политической арены в Дальнюю Тайгу.
Паспорт бригадира Михайлова был в полном порядке,
но добиться от него, что привело из Пешехонья в Дальнюю
123
Тайгу, я не смог. Он вообще не любил много говорить.
Высокий, статный, лет тридцати, он имел большие мозо-
листые руки, запросто поднимал десятипудовый вьюк на
лошадь. Только по тому, с какой любовью он ухаживал
за лошадьми, по аккуратности и бережливости, сноровистому
обращению с лопатой и неправильной речи можно было
узнать в нем крестьянина. Значительно позже выяснилось,
что дошел он до Дальней Тайги из-за обиды, что его отца-
мельника раскулачили и сослали.
Бригадир Мальцев пришел к нам последним — глубокой
осенью. Среднего роста, кряжистый, слепленный из одних
мускулов, он очень высоко ценил себя и не спешил идти
под начальство такому зеленому специалисту, как я. Он
мало говорил и много работал. Глубоко запрятанные ма-
ленькие глазки так и пронизывали насквозь собеседника.
Его знали все жители приисков Хомолхо, Кропоткинского
и Светлого. Однако, как оказалось впоследствии, абориге-
ном он не был. Руководил он старательской артелью из
четырех человек, промывавшей «стулья» — неотработанные
остатки россыпей высокой поймы Хомолхо. На долгие и
упорные мои уговоры переменить призрачное счастье част-
ного старателя на устойчивые заработки геологоразведоч-
ного бригадира он либо отмалчивался, либо коротко и, как
мне казалось, насмешливо бросал:
— Повременю.
Пришел сам, когда убедился, что молодость наша не
стала помехой «угадать» погребенную долину с золотом,
которую здесь все считали «горным свалом» или пустым
«увалом». Пришел, но не принес паспорта, который полага-
лось сдавать мне.
— Забыл в сундуке у жены на Кропоткинском.
Организовал работу и работал Мальцев, опережая всех
бригадиров в проходке шурфов. Зарабатывал порядочно
и проникся ко мне доверием. Как-то в порыве откровенности
под новый сорок первый год он приоткрыл уголок своей
жизни.
Шел тысяча девятьсот двадцать четвертый год. Движи-
мый слухом о баснословном золоте, только что открытом на
Алдане, он с товарищами пришел по тропе от Большого
Невера к месту, где теперь расположен город Алдан.
Тогда только две избушки оживляли здесь чахлую тайгу.
Год жестоких лишений, голода, неимоверных по тяжести
трудов, и наконец в заплечной котомке два с лишним пуда
золотого песка. Дальше почти месяц голодного похода
124
обратно к Неверу. В десятке километров от железной доро-
ги из кустов вышли трое с обрезами и велели положить ко-
томки на тропу, а самим возможно скорее убираться на все
четыре стороны. Пошли назад. Еще год работы, и теперь
уже большой группой старателей вынесли золото к Неверу.
Но самой колоритной личностью нашего коллектива,
несомненно был Александр Иванович Коновалов. Впрочем,
мало кто знал его под этим именем, и, уж конечно, никогда
никто так не величал. У этого шестидесятилетнего человека
с мешками под глазами и заскорузлыми пальцами на по-
трескавшихся руках было другое всем известное длинное,
как у арабов, имя: «Сашка-Тайга — сорок лет тайга —
двадцать фунтов золота». В Ближней и Средней Тайге его
знали буквально все от мала до велика и звали просто
Сашка-Тайга. Он же отлично знал всю ленскую тайгу, все
золотоносные ключи, всех старателей и все хитрости по-
исков благородного металла.
Родился он на бодайбинских приисках в семье рабочего,
пришедшего искать счастья из Иркутска на Золотую Лену
в самом начале золотой лихорадки. Счастья, конечно, чест-
ный рабочий найти здесь не смог и до смерти проработал
в штольнях сначала в забое, потом на водоотливе. Всю
жизнь он раскаивался в таком своем шаге и восхищенно
рассказывал об Иркутске, который в ту пору гремел в Си-
бири под названием Сибирского Петербурга. С раннего дет-
ства Саша слышал рассказы и представлял Иркутск в виде
замечательнейшего города мира и всю жизнь мечтал по-