Ему особенно трудно преодолевать этот хаос из-за ноющей ноги.
— Да, богатая практика. На старости лет, когда уже не смогу работать в тайге, — продолжил его мысль Вершинин, — подамся в цирк. После такой практики быть гимнастом сущие пустяки.
Балансируя по мокрым, скользким, нередко пружинящим стволам и Перепрыгивая с одного на другой, медленно двигались мы по гари. Туман был так густ, что в десяти шагах нельзя было отличить дерево от медведя. Впрочем, ни один уважающий себя и находящийся в полном разуме медведь, конечно, сюда бы не забрел — мы это знали и совершенно не опасались встречи с хозяином тайги. Нам деваться было некуда. Мы вынуждены были скакать по завалу. Ориентироваться в тумане да еще по гари невозможно. Вытаскивать часто компас было трудно и не хотелось из-за холода. Держать же его все время в окоченевших пальцах — значит лишиться этого единственного путеводителя на первом же прыжке. В общем на компас я почти не смотрел, и шли мы, казалось, по прямой, стремясь к северу, но, как только удавалось взглянуть на него, так неизбежно выяснялось, что идем почти на восток. Поворачивали, некоторое время шли на север, а еще некоторое время опять незаметно для себя уклонялись вправо.
Долго длилось путешествие. Ноги от напряжения и усталости дрожали. Прыжки были неверные, что еще больше выматывало остатки сил. Сесть было почти невозможно из-за холода, и поэтому отдыхали часто, но стоя. Опять потерялось чувство пространства и времени. Казалось, что прошли не менее пяти километров, а между тем в радиусе двух километров от Угольного Стана гари не было — значит, до Стана еще далеко.
— Что-то длинная эта гарь. Надо выходить к реке, — предложил я.
Все согласились и повернули в ту сторону, где теоретически протекала Огоджа. Гарь еще тянулась долго, но наконец поваленных деревьев стало меньше, началось мелколесье и заметный уклон к долине. Вскоре послышался шум реки.
Ущелья не было. Вдоль берегов мутного потока тянулся лиственничный лес с багульником по колено. Как ни трудно ходить по густой багульниковой сети, но для измученных гарью людей это было вроде отдыха.
— Ну, все! Теперь близко.
— Если бы не было тумана, пожалуй, были бы уже видны сопки близ Стана.
Однако время шло, и мы тоже шли, напрягая силы, как по сугробам, вытягивая ноги из цепкого багульника, а знакомые места не появлялись. У меня возникло сомнение. Долина была явно мельче, чем у Огоджи, а чем ниже по течению, тем она должна бы углубляться. Долина слишком узкая и мало разработана, но скал не было, что совсем не напоминало огоджинскую долину. Но с другой стороны, ширина русла и мощность потока были типично огоджинские. Пришлось вытащить компас. Когда я взглянул на стрелку, то не поверил своим глазам — река вместо положенного северного направления текла на юго-запад…
У меня подкосились ноги. Надежда на скорый отдых, тепло и миску супа лопнула как мыльный пузырь. Пытаясь сообразить, в чем дело, шел я, держа компас обеими руками, спотыкаясь и ничего не говоря товарищам. Я все надеялся, что это какой-то вираж реки, что вот там, за кустом, река повернет на свое северное направление. Но нет, она упрямо несла свои воды на запад, на юго-запад и за этим, и за следующим кустом. Мелькнула дикая мысль: неужели мы в тумане перевалили через водораздел в бассейн Бурей? Однако не могли же мы, еле держащиеся на ногах, за неполный день пройти пятьдесят километров, которые отделяли район нашей съемки от водораздела!
— Ты чего это свой компас изучаешь? — заинтересовался Вершинин.
— Да понимаешь, что-нибудь одно из трех: или испортился компас, или мы на пороге открытия крупной магнитной аномалии, или это река не Огоджа.
— Брось шутить, — мрачно посоветовал Михаил Иванович.
Но, взглянув на компас, взял его, долго тряс, вертел во все стороны и вдруг заорал с диким выражением налившихся кровью глаз:
— Чего же ты раньше смотрел, так твою и эдак! Пропали теперь! — И он бросился бежать вверх на сопку.
Усомнившись в ясности его разума и видя по растерянным лицам рабочих, что они окончательно потеряли надежду остаться в живых, я собрал всю силу своего далеко не тихого голоса, придал ему максимальную повелительность и тоже гаркнул:
— Стой! Садись!!!
Окрик несколько отрезвил всех, погасив зародыш паники. Сели и, вытащив мокрый комок бумаги, ранее бывший картой, постарались найти свое местоположение. Как ни вертели раскисшую карту и компас, что ни думали, а так и не могли найти удовлетворительного объяснения, куда это нас занесла нелегкая.
Тем временем туман несколько приподнялся, и сквозь редкие его разрывы замелькали белесые просветы.
— Я дальше не пойду, — заявил Иосиф. — Если дойдете, то пришлите сюда Соловьева с оленями.
— Сейчас влезу на дерево, посмотрю— решил Вершинин.
— Надо идти вниз по реке, куда-нибудь придем, — предложил Грязнов.
Составить ясное представление о местности с дерева почти невозможно. Вершины сопок неожиданно возникали из быстробегущих серых туч и опять тонули в них. Их очертания были искажены и незнакомы. Мелькание вершин не только не создавало ясной картины местности, а, наоборот, сбивало с толку. Тем не менее Вершинин, имевший профессиональную натренированную зрительную память, вдруг глубокомысленно заявил со своей лиственницы:
— Местность вроде знакомая, но когда я тут был?
Последовала долгая пауза до следующего прорыва в облаках.
— Ребята! — вдруг закричал Вершинин, быстро съезжая с дерева, — мы тут ночевали!
Все, и в том числе Иосиф, сорвались с места и заспешили вниз. Пройдя несколько метров, мы увидели устье Курбы и полуостровок, который покинули утром. Таким образом больше половины дня потратив на изнурительный переход по гари и сделав большой круг, мы вернулись обратно, виной всему этому были холод и туман. И все же настроение поднялось.
— Теперь хоть знаем, где мы.
— Ну, теперь от реки — никуда.
Забравшись на сопку по той же каменистой осыпи, которую преодолели утром, мы пошли вдоль края скалы в густом мелколесьи, перемежающемся с участками гари.
— Опять эта чепура проклятая!
— Чепура бы еще ничего, а вот дождь с нее — это вредно.
Действительно, каждое прикосновение к кустам вызывало ливень.
— Попробую сойти вниз, может быть, там лучше, — сказал я.
— Хорошо. Если там скал нет — крикни, — согласился Вершинин.
Иосиф пошел за мной — с горы легче идти. Скал не было.
Я закричал:
— Давай сюда!
Но шум реки заглушил голос. В ответ тоже кричали, а что — не мог разобрать. Видя, что топографы на спускаются, мы через несколько минут вдвоем двинулись в путь. Он был непродолжительным. Вскоре его преградила очередная скала. От самой воды до верха скалу разбила расселина шириной в метр — полтора.
— Как? Влезем? — спросил я Иосифа.
— Влезем.
Первым полез он. Забыв одно из правил альпинистов — не лезть на скалу, пока не остановился впереди идущий, я начал взбираться следом за ним, упираясь ногами в одну, а спиной в другую стенку расселины и помогая себе руками. Уж очень холодно было стоять без движения. Перед самым верхом скалы расселина поворачивала влево под прямым углом. Когда я уже приближался к середине расселины, Иосиф скрылся за поворотом. Вдруг почти сразу послышался грохот и крик: «Камень!» Тут же из-за угла вылетел камень побольше головы, с силой стукнул в стенку расселины, отскочил и ударился в противоположную…
Часто бывает в момент смертельной опасности, мысль, как теперешние счетно-кибернетические машины, с удивительной последовательностью и логичностью произвела всесторонний расчет. Чтобы свалить меня с почти отвесной скалы, достаточно легонького толчка, а не только камня, способного раздробить голову или поломать ребра. Посмотрел вниз. Там острые камни и лютый поток Огоджи, только и ждущий, чтобы искромсать, истолочь, превратить в котлету. Кроме того, лететь туда около пятнадцати метров — и без Огоджи жизни лишишься. Разминуться с камнем в метровой расселине трудно, но можно. Нужно только сделать полшага вверх. Почему полшага? Не помню, чтобы это было рассчитанное, хотя бы глазомерно, расстояние. Скорее всего инстинкт подсказал эти полшага с математической точностью. Также не помню, чтобы при этом я торопился, — нет, просто были сделаны полшага, спина уперлась в стену, ноги в другую, а в следующее мгновение камень сильно ударился около уха повыше плеча, отскочил, ударился против носа, затем около кисти правой руки и полетел дальше зигзагами, отскакивая от стенок расселины. По рукам и лицу больно застучала свита обломка — мелкие камешки и дресва. Проводив глазами камень и его спутников, пока они не скрылись в воде, я быстро проскочил остаток щели.