Я стал подавать сигналы Юноху. Кричать было бесполезно. Все звуки тонули в шуме порога. Очень жаль, что на географических, биологических и геологических факультетах не обучают сигнализации по азбуке Морзе, как на флоте. Яростно жестикулируя, я шептал необходимый приказ, стараясь внушить им наши мысли и решение. Идите, мол, вверх, рубите слеги и пускайте по течению, мы будем ловить.
На берегу нашу сигнализацию поняли совсем не так, как мы предполагали. Они выгрузили бочку, привязали к лодке веревку и потянули ее через перекат. Мы поняли, что они хотят сами доставить нам шесты.
— Они же идут на гибель! — закричал Чернявский и стал отчаянно давать запрещающие знаки. Он был еще под сильным впечатлением летних аварий, в одной из которых сам чуть не потонул в Нимане. Однако на берегу то ли не поняли, то ли не захотели выполнять последнюю сигнализацию.
Затащив лодку приблизительно на километр выше переката, техники нарубили шесты, нагрузили ими лодку и пустились в рискованный путь. Лодка быстро росла, приближаясь к нам. Недалеко от водоската ее стало сбивать течением дальше, в следующие от нас ворота между камнями, несмотря на отчаянные усилия гребцов и рулевого. Дальнейшее произошло в несколько секунд. Стукнувшись о камень боком носовой части, лодка накренилась, зачерпнула воду, все шесты нырнули в водоскат и сразу же оказались далеко впереди.
— Все! — вырвалось у многих.
Мы были уверены, что люди последуют за шестами. Но тут произошло нечто невероятное. Падая в воду спиной вперед, Юнох вдруг сделал конвульсивное движение, как кошка, сброшенная с высоты, перевернулся в воздухе и выпрыгнул на камень среди буруна. От его резкого толчка лодка замедлила стремительный бег, выровнялась. Течение прижало ее к камню. Повернувшись вокруг него, никем не управляемая, лодка нырнула в бурун вниз носом.
Увидев, что лодка цела и уже готова ускользнуть от него, Юнох, не успевший еще укрепиться и приобрести равновесие на ничтожной поверхности камня, сделал прыжок, которому позавидовал бы сам Тер-Ованесян. Началось состязание лодки и человека. Оба они описывали красивую дугу. Человек почти настиг лодку. Но… его тело в ватнике и валенках скрыл от нас бурун. Все искали глазами, где покажется тело Юноха. Однако он успел схватиться рукой за корму. В следующее мгновение корма резко дернулась вниз, и как бы со дна реки, как шарик, привязанный на резинку, человек одним толчком очутился в лодке. Он сразу же схватился за руль, как будто и не выпускал его из рук. Никто не ожидал такой оперативности от обычно медлительного эстонца, которого многие считали тугодумом.
Через несколько секунд лодка причалила к своей исходной позиции около выгруженной бочки. Пассажиры катера, в безмолвии наблюдавшие эту беспримерно динамичную картину борьбы за жизнь, в полной безнадежности начали усаживаться, укутываясь и прижимаясь друг к другу. Никто не предполагал, что лодочники отважатся вторично подойти к нам. Видно было, как Юнох выжал ватник и снова оделся. По жестам можно было понять, что он излагает новый план действия. Потом на берегу закурили и… Что это? Опять садятся в лодку и переправляются на противоположный берег. Там, впрягшись в лямку, они потянули лодку через порог. Видимо, решили подойти к катеру по другой струе водослива.
— Не надо, не надо! — закричал Чернявский, отчаянно делая запрещающие знаки руками.
Но Юнох сделал выразительный жест — мол, не ваше дело, сидите себе спокойно.
Прошел томительный час, пока лодка достигла удобного для сплава места. Затем еще час, пока топографы нарубили шесты, погрузили их, покурили и снова пустились в рискованный путь. Видно, как Юнох широко раскрывает рот, командуя гребцами, но голоса его не слышно.
Лодка проносится метрах в трех от нас. Бросили канат. Его бухта зацепилась за ящик, и конец упал в воду. Но на носу стоял запасной человек с другим концом, который и схватили на лодке. Шесты наконец перетянули на катер.
— Четыре шеста на левый, четыре на правый борт. Качаем!
Беспорядочная суматоха, поиски метода инженерно-спасательных работ. Получасовые титанические усилия мало что меняют в нашем положении, если не считать того, что все согрелись до испарины. И вот когда мы уже начали снова терять надежду на успех, катер, казалось бы без нашего вмешательства, вдруг опустил нос и перепрыгнул через бурун. Просидев более пяти часов в плену Бурей, катер пошел дальше как ни в чем не бывало.
Бурея превратилась в солидную реку. Масса воды шла со спокойным достоинством, без прежних «младенческих» прыжков и шалостей. До самой станции нам уже не угрожали ни мели, ни пороги. Мерно стучал мотор. Катер шел полным ходом. Вечерело. Все погрузились в собственные думы. Кое-кто уже начал клевать носом. Наступила разрядка нервного напряжения и умиротворение. Не помню, о чем думал я, наверное о каких-то пустяках. Мой взгляд сосредоточился на досках дна катера. И вдруг именно там, куда я смотрел, с легким треском поднялись две доски, как будто мой взгляд просверлил их, и через образовавшееся довольно большое отверстие в катер хлынул мощный фонтан воды. Основательно протертое на перекатах днище сумело выдержать посадку на камень, но держалось на пределе и вот не выдержало давления воды спокойного русла.
Нет, меня ничуть не испугал этот фонтан. Я так далек был от мысли об опасности, что не сообразил, чем могло это завершиться. Просто я крайне удивился. Удивление парализовало мои действия. Совершенно не догадавшись, что можно предпринять, я на всякий случай вскочил на ноги, не имея представления, чем могу быть полезен. Между тем на катере началась паника.
— Тонем! — заорал один из топографов.
Он выхватил свой планшет с еще недочерченной топокартой, обернутой в брезентовый чехол, прижал его к груди и, расталкивая всех, ринулся на нос катера. От его толчка упала мать одного из топографов и, охваченная страхом, схватила своего внука, тоже прижала к груди, бросилась на нос.
Кто-то вопил: «К берегу! К берегу!» Подавляющее большинство пассажиров шарахнулось к бортам — подальше от пробоины. Мое зрение фиксировало чье-то искаженное страхом лицо, напряженные руки моториста, мгновенно повернувшие катер к берегу, желтоватую воду, хлеставшую по ногам бегущих, мечущегося и причитающего о своих дорогих трудах топографа. Но раньше всего этого сидевшая со мной рядом НадяСеютова сорвала с плеч полушубок. Почти одновременно с ней то же сделала Лида Лебедева. Только одни эти девушки, которые и раньше ни в чем не уступали мужчинам — таежным исследователям, не только не поддались панике, но мгновенно нашли реальный путь к спасению. Недаром в течение многих лет спустя начальник нашей экспедиции Александр Дмитриевич Запруднов отказывал в работе на Дальнем Востоке всем женщинам, говоря: «Взял бы только Лебедеву и Сеютову».
Мое пассивное удивление уступило место подражанию. Мы трое почти одновременно принялись затыкать пробоину полушубками. Фонтан ликвидировали, но вода прибывала все же довольно быстро. Мотор стоял на днище и, постепенно погружаясь в воду, мог заглохнуть. Если бы это случилось сразу, нам бы не видать больше катера. Но, залитый водой, он пока медленно тащился к берегу. Мотор заглох метрах в четырех от галечной косы. Катер лег на дно, выставив только нос, на котором столпились почти все пассажиры, держа в руках все, что могли поднять из самого им дорогого имущества. Аэрофотоснимки, которые в то время были не только дороги для нас, но и представляли государственную ценность, полевые дневники, образцы, геодезические инструменты и другое дорогостоящее имущество было упаковано во вьючные ящики и находилось на самом дне кормовой пристройки, наиболее глубоко сидящей под водой. В воде были спальные мешки, остатки продуктов — почти весь скарб.
Между берегом и носом поставили лодку, по которой благополучно высадились, наполовину мокрые люди.
Ночь прошла в обсушке того, что всплыло или оказалось доступным для извлечения сверху. Утром мы по необходимости, а не по доброй воле стали «моржами». Сейчас пропагандируется этот вид спорта, говорят, что он приятно освежает. Однако известно, что, когда даже приятное делается необходимым, оно перестает быть приятным. Я до сих пор не понимаю, что может быть приятного в спорте «моржей». Мне не раз приходилось бывать в ледяной воде, и всякий раз в скованной холодом груди перехватывает дыхание, я никогда не был уверен, что смогу вынырнуть.