Ныряли мы по двое, вытаскивая ящики из кормовой пристройки. Полуголые бежали отогреваться к костру, а женщины и хлипкие здоровьем сушили извлеченное.
Не прошло и полдня, как сверху показалась та самая лодка, которая вывезла нас из Усть-Нимана. Это последнее судно в этом сезоне на Бурее шло налегке и уж как-то очень бодро. К тому же лодочники основательно отдохнули. Они даже не удостоили нас приветствием и не желали знаться с неверными компаньонами. Наши хриплые вопли огласили долину. Некоторые даже побежали по берегу вслед лодке. Можно было догадываться, какие чувства боролись в душах лодочников: обида на наше вероломство, желание скорее достичь домашнего очага, моральная обязанность помочь терпящим бедствие, получить с потерпевших деньги… Не знаю, какие были сказаны слова, но лодка все же пристала почти в километре ниже по течению.
— Ладно уж, садитесь, но только скорее. Таскайте шмутки сюда, возвращаться не буду, — сказал лоцман.
Нас не огорчила такая мелочная месть. Погрузили все наиболее ценные материалы, женщин и простуженного Юноха.
— Бурея — женщина коварная, она моторы не уважает. Вперед не будете прыгать туда-сюда, — поучал лоцман. — Теперь бы давно в Бурее были.
С трудом вытащенный и кое-как залатанный катер пришел через трое суток.
Скоро стали все притоки Бурей, и одному из дальних отрядов пришлось несколько десятков километров тащить лодку по льду.
Один
— Стоп, мальчики! Скидай вьюки. Ставь палатки на этом мысу. Вот он треклятый голец с лабазом! — прокричал Веня Лунев, на ходу окончив изучение аэрофотоснимка.
Лошади остановились. Вьюки, постепенно освобождаясь от продуктов, сильно полегчали. В ожидании, когда их снимут, лошади глубоко вздохнули и опустили головы. Они умели выкраивать каждую минуту на рациональный отдых.
Топографический отряд Лунева переходил на промежуточную базу. Ему вообще-то не стоило здесь останавливаться, но уже три дня назад был съеден последний сахар, кончалась крупа, вчера искурили последние крохи махорки, в которую и так несколько дней подмешивали листья. Пришлось сделать небольшой крюк специально к этому гольцу, чтобы пополнить запасы продовольствия.
Ни на самом гольце, ни около него никто раньше из этого отряда не был. Но на аэрофотоснимке чуть в стороне от голой вершины горы, там, где проходила темная полоса кедрового стланика, четко обозначался белый кружок. Его выложили из камня хозяйственники, заезжавшие сюда зимой. Они построили лабаз, сложили туда продукты и слегка расчистили вокруг заросли кедрового стланика. Полянку обложили камнями, чтобы при аэросъемочных залетах она хорошо была видна на снимке. Топографы и географы без карт и проводников видели теперь, где находятся продуктовые лабазы. Третий год шла аэрогеодезическая съемка зейско-буреинского бассейна. Хозяйственники приобрели опыт в снабжении экспедиций. Они заранее создавали не только сеть продуктовых лабазов, но и предусматривали легкие их поиски в горной тайге.
Лунев не рассчитал. В этот год слишком много было простоев из-за дождей и продукты уменьшались быстрее заснятой площади. Пришлось терять день, чтобы подойти к этому лабазу. Впрочем, низкие облака закрывали многие вершины — все равно нельзя вести наблюдения.
— А ну, Миша, ты помоложе всех, — обратился топограф к одному рабочему. — Слетай-ка, друг, на эту сопочку, приволоки сахару килограмма два да махорочки рюкзачок. А уж завтра сходим за остальными продуктами. Тут всего километра два с гаком. Чтобы к ужину здесь был — сладкого чайку пошвыркаем.
Идти не хотелось — устал. Но приказ есть приказ — с начальством не поспоришь.
Михаил Кучерявый в тайге первое лето. Только весной его родители покинули хлебную Украину и переехали сюда на сурьмяный рудник. Ему, как он считал, повезло. Еще и восемнадцати лет нет, а вот работает в экспедиции.
Все здесь ему в новинку — сумасшедшие реки, бескрайняя тайга. Внизу на горах она густая, но вдруг сразу прерывается полянами, заваленными глыбами камней, курумы называются. Многие вершины тоже завалены камнями и совсем голые. Почти везде их лысины окружены густыми зарослями кедрового стланика — самое паскудное растение! Хуже нет продираться через него, особенно с треногой или планшетом. Но как влезешь на голец — красота! Венька говорил, что тут на площади больше чем в пол-Франции ни души нет. На гольцах не надо рубить просеки для наблюдений, и, пока Венька наблюдает в свою трубу, можно посидеть и полюбоваться. Михаил очень любил смотреть на вздыбившиеся до горизонта сопки. Все они разные, то острые наподобие сахарных голов, то ребристые, а то как гробницы в Киевской лавре — с ровным верхом и крутыми склонами. И нигде ни дороги, ни дымка, ни человека.
Шустрый этот Венька. Сам, поди, тайги боится. Даже палатку не велит ставить близко к реке или к сухим лесинам. Один никуда не ходит, всегда за собой ребят тянет. А каких рабочих подобрал: все один одного здоровее, чтобы в случае чего вьюк каждый на горбу унести мог.
Большой чудак этот Венька — с утра до ночи все чего-нибудь рассказывает. Откуда он столько знает? И все с прибаутками. А без дела ни разу никого не обругал. Но попробуй проспи, покури больше, чем нужно для передыха, или сделай что неладно, так обсмеет, что в другой раз не захочешь. Или вот совсем выдохнешься — свет немил, а он как завернет анекдотик — все смеются, и жить как будто легче становится. Хитрый начальник! Все на сознательность бьет: мальчики, давайте-ка рубанем просеку в этом направлении. Часа полтора вам за глаза хватит. Нажимайте! Вас ждут премия и доска почета!
И Кучерявый, поднимаясь по багульниковой лиственничной тайге, с улыбкой вспоминал недавний случай.
В паре с Луневым площадь одного топографического планшета снимал его закадычный друг Коля Юнох. В то время за сезон вычерчивали один планшет два топографа. Для этого они должны были поставить несколько триангуляционных пунктов пятого класса и особенно на границах съемки своего района. Пункты представляли собой деревянные пирамидки не более трех-четырех метров высотой. Их ставили на наиболее высоких сопках, чтобы со всех других было видно.
Поставив пирамидку вблизи границы съемочного района, Юнох ушел дальше. В это время Лунев должен был засечь и нанести на планшет эту вершину. Ему немного мешала промежуточная залесенная сопка. Нужно было идти к ней и терять время на расчистку леса. Однако предприимчивый топограф пришел к другому решению.
— Мальчики, видите вон ту сопку с пирамидкой? Так вот кройте туда и переставьте пирамидку метров на сто пятьдесят вправо. Нет, не разбирайте ее, а возьмите за ноги и передвиньте. Да смотрите не на склон, а на плоскотинку, чтобы на вершине осталась.
Рабочие с удовольствием выполнили это задание. Они предвкушали смешное удивление Юноха. Да и топоры тупить на рубке не придется.
Через несколько дней Юнох, беря обратные засечки, никак не мог обнаружить своей пирамидки. Сопка та самая и просека есть, а пирамидку как корова языком слизала. После долгих раздумий и предположений пришлось отправиться обратно на ту сопку. Целый день на переход потратили. Пришли, и все стало понятно: от Лунева пункт хорошо видно! Значит, Венька перетащил пирамидку и уже наверняка теперь засек ее — обратно не перенесешь, и пришлось рабочим Юноха рубить вторую просеку.
И почему это Венька, такой быстрый и хитрый, подружился с этим медлительным эстонцем?
Михаил еще не знал правила единства противоположностей и мудрости тяготения различных характеров. Работавшие в паре много лет Лунев и Юнох в точности отвечали метким стихам А. С. Пушкина:
Именно столь различны были эти два топографа. Один — спокойный, флегматик, другой — холерик, подвижный, как ртуть. Один — коренастый, рыжий, другой — поджарый, брюнет. Один говорил только тогда, когда уж очень сильно понадобится, когда уж нельзя совсем обойтись без звукового выражения своих мыслей, другой, соперничая с пулеметом в быстроте, извергал каскад остроумия и не мог минуты посидеть спокойно без того, чтобы кого-нибудь не задеть острым словом, рассказать смешной случай или анекдот.