Уголь разведали, подсчитали запасы, но разрабатывать пока не стали: трудно без дороги спорить с Огоджой. Прежде чем строить дорогу, нужно иметь топографическую карту. Так и бросили поселок, оставив на всякий случай сторожа с женой охранять склад, набитый продуктами и буровым оборудованием. В этом-то Стане и расположилась база нашей топографической партии. Геодезист — начальник партии, завхоз, принявший содержимое склада и поселок от «Углеразведки», молодой радист с радиостанцией, две жены топографов (одна — бухгалтер, другая — чертежница) и, наконец, повариха, она же прачка и уборщица. Топографы, рабочие, оленеводы и мы, географы, расходились по тайге создавать первую для этих мест топографическую карту.
В конце каждого месяца в Угольный Стан со всех сторон сходились оленеводы из полевых отрядов. Они привозили наши отчеты о выполнении планов съемки, получали руководящие указания и, наполнив пустые торбы продуктами, уходили обратно в тайгу. Угольный Стан был нашей полевой столицей и пределом мечтаний женатых топографов.
В конце августа, когда в наши, хотя и невысокие, горы в верховьях бассейна Огоджи приползли ночные заморозки, мой отряд встретился с отрядом топографа Михаила Ивановича Вершинина. Встреча в безлюдной и бездорожной тайге — радостное событие, тем более когда промокший приходит в давно стоящий лагерь. После обоюдного обмена новостями и производственным опытом разговор повернул на бытовые темы.
— Слушай, промерз до костей, нет ли чего выпить?
— Ничего не осталось.
— А НЗ?
Неприкосновенный запас медицинского спирта, положенный на каждый отряд, выдавался для борьбы с простудными заболеваниями после вынужденных купаний в здешних ледяных водах. Однако то ли потому, что купания были слишком часты, то ли из-за способности спирта быстро испаряться, но так или иначе спиртовые фляжки становились сухими чуть ли не сразу после их наполнения.
— Какой там НЗ! Еще в июне, как раз в мой день рождения, промокли вдребезги.
— Какое совпадение! Да что НЗ, мы уже второй день на одних рябчиках живем.
— Да и у меня сухари в позеленевшую крошку истолклись. Спички кончаются.
— Слушай, а ты послал отчет?
— Нет.
— Давай завтра возьмем по рабочему, одного оленевода, всех оленей и махнем на Угольный Стан. Ребята тут расчисткой просек займутся, а мы тем временем сдадим отчет, в баньке попаримся — второй месяц не мылись.
— Баня-то куда ни шло, и без того каждый день то ванну, то душ принимаем — дожди да броды замучили. А самое вредное — кусты похлеще всякого банного веника продирают. Ни одного дня за два с половиной месяца сухими не были, только и сушимся ночью. А вот по жене и по радио соскучился. Идем!
План с расчетом материальных сил, средств и обязанностей был составлен моментально. День туда, день обратно, день и две ночи на Стане. На пять уходящих по два куска сахара, по два сухаря или пригоршня сухарных крошек, табаку на десять папиросок. В лагере остается полторы пачки махорки, крупа, чай, соль на четыре дня, сухарной крошки — на два…
— Ничего, перебьетесь! В крайнем случае на рябчиков нажимайте, дробовики вам оставляем. С собой берем только карабин — вдруг медведь попадется.
— А спички? У кого есть спички?
У каждого обнаружилось от трех до семи спичек. Соединили все спички в две коробки. Сорок спичек остающимся, восемнадцать — уходящим. Кроме того, в моей сумке лежала почти полная коробка, завернутая в бересту. Об этом НЗ я никому не сказал, а возможно, даже и забыл в тот день. Остающимся посоветовал спичек не тратить, а поддерживать костер круглые сутки и уж во всяком случае прикуривать только от костра.
На следующий день, чуть забрезжило, сводный отряд отправился в путь. Утро выдалось ясное, солнечное после легкого заморозка. Впереди ждали нас двадцать пять километров бездорожной дальневосточной тайги. Тайга везде тяжела для ходьбы, а дальневосточная особенно. Идти по ней не соскучишься — путь насыщен острыми ощущениями.
Развлечения начались сразу же на мари. Она простиралась полосой в четыре километра между лагерем и Огоджой. Болото неглубокое, провалиться можно на полметра, редко на метр, не глубже. Ниже его подстилает окаменевший мерзлый слой грунта. Но вечномерзлый грунт делает воду очень холодной, а мох хранит холод, скупо пропуская солнечное тепло. Поверхность мари усеяна кочками. Чем ближе к ручьям и речкам, тем выше кочки, а вода глубже. Хорошо оленям — они «обуты» в меховую непромокаемую шкуру, а копыта раздваиваются на мягком грунте и не проваливаются наподобие лыжных палок. Другое дело мы. Обувь у нас хоть и резиновая, но с дырами. Как только мы получали спецобувь, так сразу же провертывали дыры около подошвы для того, чтобы вода выливалась свободно. На Дальнем Востоке, как ни берегись, все равно вода наполнит сапоги, а каждый раз разуваться и выливать воду невозможно — работать некогда будет.
Хождение по кочкам дальневосточной мари сродни цирковому номеру хождения по проволоке. Нужно иметь отличный глазомер, обладать совершенным чувством равновесия и уметь точно рассчитывать силу мышц, чтобы, прыгая с кочки на кочку, во-первых, попасть на мизерную ее поверхность и, во-вторых, чтобы удержаться, когда это отнюдь не монументальное сооружение из торфа и осоки начнет, как живое, выворачиваться из-под ноги. Большинство таежников ходят, не обращая внимания на кочки, это экономит силы. Ну а рабочий моего отряда Иосиф Матюков таежником не был и не постиг мудрости пренебрежительного отношения к кочкам. Он не любил мочить ног и поэтому передвигался прыжками, чтобы возможно меньше вода попадала в его чуни.
Рослый и предприимчивый человек, он всего год назад плавал механиком на малых судах дальневосточного торгового флота. В тайгу он попал впервые, совершенно не понимал ее очарования и здорового физического труда на лоне дикой, не испорченной человеком природы и в сочных выражениях проклинал тот день и час, когда он попал в экспедицию.
Раз двадцать оступившись и раза два распластавшись в болоте, он, наконец, оставил изнурительные прыжки. Шлепая по торфяной жиже, он проклинал вселенную, ее создателя и ни в чем не повинное человечество.
— Я вычеркиваю это паскудное лето из жизни! Разве можно такое называть существованием?! И почему якуты не вырубят эту гнусную тайгу? Ведь можно же гати построить — вон сколько леса!
Внезапно размеренная, в такт шагам речь прерывалась быстрым речитативом. Это означало новое крушение. Иосиф спотыкался и, стараясь сохранить равновесие, подпрыгивал. Но ноги, опутанные багульником, отставали от получившего поступательную инерцию туловища. Вытянув руки вперед, он шлепался, подняв тучу брызг, и погружался в мягкую торфяную постель. Карабин, болтавшийся у него за спиной, по инерции продолжал двигаться, когда тело уже закрепилось в болоте. Ремень не давал карабину перелететь через голову Иосифа и с силой в четыре килограмма вдавливал ее в холодную воду. Из-под бурой жижи раздается бульканье. Поднимаясь, он первое время обчищается. Но из-за частых падений работа по очистке костюма оставляла его далеко позади всех идущих. Он бросал наводить лоск и шел весь в буром торфе, с листочками багульника в виде совокупного прообраза лешего и водяного.
Отряд еле поспевал за оленеводом — эвенком Николаем Соловьевым, который без всякого усилия, как по торной дороге, шел в своих олочьях впереди связанных цугом оленей. Четыре километра по мари уже основательно вытрясли наши силы, и, достигнув Огоджи, отряд сделал привал. Разложили дымокурчик от докучливых комаров, закурили. Впереди еще оставалось двадцать с гаком километров каменистых сопок, густых еловых зарослей и марей.
Дождя давно не было, и Огоджа обмелела. Во многих местах выступили отполированные валуны и скалистые выступы. На каждом перекате можно было перейти вброд ниже колена. Вода, недовольно ворча, разбегалась в сложном лабиринте камней мелкими струями и бежала прямым сообщением к Угольному Стану. До Стана, судя по карте, было всего семнадцать километров легкой водной дороги. Однако почему-то Соловьев обходил ее, делая большой крюк по сопкам. Мы курили и думали: почему? На этом участке съемка не велась, еще не было аэрофотоматериала, и никто из нас не знал места.