Вскоре валунная отмель уперлась в скалу. Она почти отвесно обрывалась в воду. Водоворот у ее подножия вырыл глубокий котел, непроходимый вброд. Немного выше по течению гремел перекат, которым было решено воспользоваться для перехода на противоположную сторону.
Упираясь палками в каменисто-галечное дно, напрягая все мускулы и рассчитывая каждое движение, волочили мы ступни ног по дну, не отрывая их от камней. Это усиливало трение и сохраняло равновесие. Без такого приема и палки устоять в бешено несущейся воде, если она выше колена, было невозможно. Вода вырывала из-под ног гальку, а на валуны и вовсе становиться нельзя. Их отполированная поверхность сбрасывала каждого, особенно если он был обут в резиновую обувь со стертыми подошвами, как у нас.
Благополучно достигнув берега, мы быстро пошли по галечной отмели, но, не пройдя и трехсот метров, снова уперлись в непреодолимую скалу, и снова началась полная напряжения всех сил и внимания переправа. Так пришлось переправляться пять раз, и часа за четыре мы вряд ли прошли более двух километров.
Тем временем вода прибывала и даже на самых мелких перекатах стала выше колен. Переходя в шестой раз реку, я наступил на гальку, выскользнувшую из-под ноги. Судорожно взмахнув руками в поисках спасительной соломинки и независимо от сознания набрав полные легкие воздуха, рухнул в воду. Так же инстинктивно руки и ноги размахнулись в стороны, стремясь захватить как можно большую площадь дна, чтобы увеличить силу трения. Но прежде^ чем тело успело распластаться на дне и затормозить, струя проволокла меня и раза два перевернула, больно ударив грудью о камни — хорошо, что не головой. Никаких сил не хватало противостоять ее бешеному напору. Я понял всю свою ничтожность по сравнению с этой мощью, но продолжал шарить руками по дну. В голове была только одна мысль:
— Только не теряться! Только не теряться!
Мне повезло. Я наткнулся на большой камень. С невероятным напряжением уперся ногами и руками о камни дна и встал на четвереньки, пытаясь поднять голову над водой. А она хлестала по лицу. Рта раскрыть нельзя. Кое-как, урывками переводя дыхание, на четвереньках добрался до берега и посмотрел на товарищей. Один, так же как и я, выползал из воды на четвереньках, а двое кое-как добрели без приключений. Дрожа от озноба, нечеловеческого напряжение мускулов и нервов, мы в изнеможении упали на прибрежные камни.
— Ав воде-то теплее, чем на берегу, — стуча зубами, сказал Грязнов.
— И правда, вроде бы теплее.
— Когда с саликов спускались в воду, то камни выбирали да на цыпочки поднимались, чтобы не промокнуть, а сейчас, как утки, ныряем, и хоть бы что, — пытался пошутить Вершинин, стараясь придать как можно больше бодрости своему вибрирующему голосу.
— В воде-то только вода, а здесь еще и ветер. Два холода сразу. Б-р-р!
Пальцы на руках покраснели и не гнулись. По телу между бугорками «гусиной кожи» текли ледяные струи. Мокрая одежда плотно прилипала к телу, отнимая его тепло. Если удавалось оторвать липкую рубашку от какого-нибудь участка тела и создать воздушную прослойку, то уже не хотелось двигаться, чтобы не утратить этого отепленного кусочка.
О следующем переходе через реку нечего было и думать, Из ласково ворчащей мелкой речушки она превратилась в свирепый мутный поток. Она жаждала крови, подбираясь к нашим ногам, очевидно не в силах еще ринуться на нас из своего русла. Огоджа ревела, выворачивала прибрежные камни, унося их как мелкую гальку. Над водой стояла водяная пыль, смешанная с дождем. То в одном, то в другом месте возникали и опять пропадали, водовороты. В своих бурых волнах они закручивали, как щепки, большие лиственницы вместе с корнями и кронами. Она была прекрасна в своем гневе, эта взбешенная стихия. Нам же было не до восхищений.
— Хороши бы мы были на своих саликах сейчас!
— Однако сидеть некогда, топать еще порядочно и холод собачий.
— Мое мнение — взобраться на сопку и идти поверху. Берегом все равно не прорваться из-за скал.
Это было очевидно, и все, стараясь держаться строго гуськом, чтобы не получать всю воду с кустов, стали пробираться сквозь заросли пойменного леса к склону сопки. Шли очень медленно, передвигая ногами, как циркулем, держа корпус неестественно прямо, стараясь не изгибать ни рук, ни ног и не потревожить водоносные кусты. Я шел впереди, так как был одет в кожаную куртку и первым принимал удары кустов и водных струй. Кожанка набрала в себя воды, конечно, больше, чем просто вершининская гимнастерка, и превратилась в холодильник.
Наконец начался крутой склон, кусты поредели.
— Ну, кажется, выбрались!
— Прошли не более семисот метров, но они показались тремя километрами и по времени, и по напряжению.
Склон сопки покрывали курумы. Среди громадных гранитных глыб, одетых лишайниками, кое-где торчали лиственницы.
— Скажи, пожалуйста, — воскликнул Иосиф, — в сухую погоду по этим камушкам как по лестнице идешь, а сейчас полное смертоубийство!
Действительно. Лишайники, не имеющие корней и набухшие водой, превратились в скользкую слизь. Они потеряли всякую механическую связь с субстратом и скользили по нему, как только на них наступали. К тому же еще сами камни, смоченные дождем, лежали неустойчиво — того и жди съедут вниз.
Прыгнув на один из закачавшихся камней, неловко упал Грязнов. Сразу же из руки хлынула кровь. Перевязав руку, осторожно и потому медленно побрели дальше, напрягая внимание.
До вершины сопки добрались совсем обессиленные. Но здесь еще холоднее — нельзя ни сесть, ни остановиться. Тучи, цепляясь за верхушки лиственниц, как бы играли вперегонки. Насыщенные водой и холодом они то быстро взмывали вверх, то падали на вершину сопки, пытаясь проникнуть в ущелье. Такие тучи бывают перед снежным бураном. Они несли холод и еще больше омрачали и без того пасмурное настроение. Молча передвигались мы, растопырив руки, с трудом отрывая ноги, путающиеся в сети багульника. Вместе с дождем сыпались пожелтевшие хвоинки лиственницы.
Постепенно затих шум Огоджи. Ориентиров не было: их съели тучи, закрывшие все высокие сопки. Нужно было посмотреть на компас, но он висел на поясе в футляре, а так не хотелось сгибать руку, чтобы достать его: опять мокрая рубаха прилипнет. Компас в конце концов пришлось достать и убедиться, что мы слишком далеко уклонились вправо. Через несколько времени Вершинину показалось, что мы опять уклоняемся, и я, стуча зубами, опять полез за компасом, и опять пришлось поворачивать. Чувство времени и пространства стерлось. Казалось, что мы идем бесконечно. Главной заботой у всех было сохранить постоянное положение корпуса, чтобы рубаха не прилипала к телу. Этот был случай, когда совсем не хотелось, чтобы своя рубашка была ближе к телу. Начался спуск в какую-то долину. Оказалось, речка Курба — приток Огоджи.
В сухую погоду эту маленькую речонку можно перейти в любом месте. Теперь же она разлилась и так разбушевалась, что близко подойти было страшно. К счастью, подошли мы к ней недалеко от устья, где она в погоне за врезом Огоджи довольно сильно углубила русло и имела высокие берега.
Стали делать мост. Нашли высокую ель и свалили через поток. Но у ели была густая крона, и, как только хвоя коснулась воды, дерево было подхвачено и отнесено в сторону. После долгих поисков нашли высокую, но с редкой кроной лиственницу, свалив ее, перебрались на противоположную сторону. Смеркалось. В глазах появилась зеленовато-серая муть, обезличившая все предметы и расстояния.
— Ну, братцы, до Стана осталось не больше пяти километров.
— Пять-то пять, а вот попробуй-ка на эту сопочку взобраться, — указал Грязнов на крутой, поросший густым кустарником склон.
— Пошли-ка лучше к Огодже, может быть, ущелье кончилось, а то мне уже не взобраться, нога болит, — заявил Иосиф.
Выйдя к Огодже, мы очутились на небольшом полуострове галечного конуса выноса Курбы, заросшего лиственницами, елями и пихтами. Прямо впереди возвышалась мрачная голая скала, преграждавшая путь по берегу. Справа крутой склон, покрытый густым лесом, местами прерванным курумами. Слева и сзади в тесных берегах бесновались Огоджа и Курба. Дикое ущелье казалось совсем мрачным от спустившихся сумерек и туч, уже полностью закрывших даже низкие вершины сопок и стремившихся соединиться с волнами реки.