— А помнишь, — не дождавшись ответа, сказали друзья, и лица их просветлели, — помнишь старые добрые времена, когда мы хотели добыть для людей Дальние Сокровища? Сколько раз мы сбегали ночью от воспитателей, забирались в чью-нибудь старую лодку, накрывались плащами, раскладывали на соленой лавочке старые морские карты, жгли свечку и жевали промокший черствый хлеб, который таскал с кухни Хоныч… Помнишь? С нами сбегала Маруська, и мы глядели на ее исцарапанные боевые коленки и думали, что она самая мировая девчонка в городе… Помнишь? Вот если бы однажды выбрать ночку, и снова собраться вместе? Я принесу огарок, возьмем у Маруськи те самые старые карты — представь, они и сейчас в ее чемодане… Мальчишек с корпуса возьмем… И тихо-тихо будет плескать зовущая волна…
Они замолчали, и лица их все светлели и светлели. А пароходик все не отплывал; люди прощались с провожающими, заходили на борт, опять спускались, никакой спешки и окриков, все уютно, ласково, по-семейному… Это могло продолжаться еще долго. И никакого кульминационного момента не будет, и никто не спрыгнет с корабля; а если спрыгнет, так его подождут, пока он залезет обратно: отчего не подождать под таким солнцем?
Я протолкался сквозь них и молча вышел в двери. Снаружи уже стемнело, стало еще холоднее, так что я испугался — не опаздываю ли я; но нет, вот и Хоныч, уже утеплившись какой-то шинелью, ссутулился под прибрежной сосной.
— Лани? Неужели ты вышел? Я уж и не ждал, — как-то хрипло сказал он, не обернувшись.
— Боюсь, что здесь мы бессильны, — вздохнул я и тут заметил, что под незастегнутой шинелью он как-то странно одет. — Эй, Хоныч, ты чего нарядился в капитанский китель? Знаешь, что тебе за это будет от Дарля?
Он тоже вздохнул и пошел к Неприступной бухте. Под ногами чавкал жидкий снег пополам с песком.
— Дарля мы похоронили шесть лет назад, — наконец сказал он, повернув ко мне усталое лицо. — Когда в Марсовом проливе он спас команду и корабль от бури, его сердце не выдержало.
Я понял, что он не шутит.
Мы остановились возле Неприступной.
— Пока, Лани, — сказал Хоныч, протянув мне свою крепкую ладонь.
— Я что… отлучен? — спросил я, чувствуя, что горизонт плывет.
— Нет, — сказал Хоныч. — Но в этот раз команда набрана. Может быть, следующей весной освободится место юнги… Может быть… Впрочем, честно говоря, очень не хотелось бы. Но надеюсь, что мы с тобой еще встретимся.
— Хоныч! — чуть не закричал я. — Господи, да разве я знал, Хоныч! Я…
— Ну, ну, только не плачь, — сказал он и похлопал меня по плечу. — Ты без нас восемнадцать лет прожил и не заметил, проживи еще один год. А сейчас, знаешь, я все-таки пойду. До отплытия четыре часа. Я должен все, все проверить. Что-то нынче в городе зябко, ты не находишь? Ладно, скоро мы выйдем отсюда.
— Что же мне теперь делать… Капитан? — убито спросил я.
— Жить, — сердито сказал Капитан. — И китель сними, во всяком случае, до весны. Тем более что за четыре часа вся команда обязана быть на борту, и ты будешь выглядеть слишком странно. Пока, Лани.
Он тяжело зашагал по хлюпающему песку, поднялся по сходням, и какой-то мальчишка в ярко-голубом задудел в горн.
Я снял китель, свернул его и зашагал сквозь промозглый город. На меня все равно оглядывались, тем более что начался мелкий колючий дождь с градом. Но это было не главное… главное — куда я иду? Не знаю; разве у меня здесь что-нибудь есть? Все мои бывшие друзья остались там, в бабьем лете, все еще греются и перекладывают чемоданы и никак не отчалят. Может быть, еще не поздно заглянуть к ним на пару минуток, согреться, а там, глядишь, придет и следующая весна? Не следующая, так послеследующая. Ведь места все равно когда-нибудь да освобождаются, кто-нибудь да погибает на трудном пути…
Я содрогнулся от ужаса; Господи, сохрани их всех целыми еще тысячу лет!
В конце улицы стояла часовня. Должно быть, недавно выстроили — раньше не было. Раньше меня посылали молиться в самый конец города, в старую церковь, Капитан Дарль с чего-то считал, что мои молитвы доходят лучше других… Но это раньше, а как сейчас… Я выгреб из карманов все деньги, купил свечей и поставил их за счастливое плавание. Глядя на меня, несколько человек тоже подошли и поставили рядом свои.
Маленькие, маленькие свечки тянули кверху свои огоньки. Синий, золотой, белый — почти как…
Мне дан приказ: жить. Значит, я должен жить. Один. В давно уже чужом городе. И если те годы я провел без них, эти я проведу вместе с ними. Потому что не Капитан выбирает Дальних Матросов. Они сами выбирают себя, где бы они ни были на этой планете и в мирах. Они сами выбирают себя, а Капитан только объединяет их вместе…
Где-то тихо запищал телефон. Я не думал, что в часовне может быть телефон. Потом ко мне подошли.
— Как ваше имя?
Я сказал. Звонил Хоныч.
— Так я и подумал, что это ты. О чем именно ты там молишься? — угрожающе спросил он.
— О счастливом плавании, — сказал я.
— И все?
— И все. Может быть, еще я думаю о том, как вернее выполнить твой приказ: жить, оставаясь здесь.
Он помолчал. Потом угрюмо сказал:
— Будем считать, что я поверил. Через десять минут чтоб был здесь.
И бросил трубку.
Тогда я еще раз поклонился святым и побежал к набережной. Я понял, что он потерял матроса. Дальний Матрос, опоздавший к сроку, мог быть только в двух местах. Там, где я был сейчас. Или там, где я был последние восемнадцать лет…
Я поскользнулся и чуть не врезался в этот адов забор.
«Осторожно. Светлое прошлое. Капитан Дальний».
Капитан Дальний… нет. Приказ Капитана должен выполняться как есть, без излишней самодеятельности. Я побежал к Неприступной. Но первое, что я скажу Хонычу, будет просьбой пустить меня к этому безумному матросу, который, конечно, еще не знает, что его ждет…
Хоныч стоял у причала мрачной фигурой и смотрел, как я бегу к нему. Китель я по-прежнему держал под мышкой.
— Нет, — ответил он, даже не дослушав меня до конца. — Иди в пятый отсек к Тиоко.
Я колебался. Хоныч сказал:
— Оттуда нельзя никого вытащить. Они поломаются на первом же прыжке… Тебя что-то смущает? Если ты не уверен, то лучше останься. Мне совсем не надо, чтобы какой-то наш матрос мысленно жил возле этого забора и вклинивал в нашу работу его щепки. Это всегда плохо кончается.
Он замолчал и посмотрел вдаль, туда, где темное небо сливалось с темной водой. И тогда я понял: все дело в том, что это был мой друг Хоныч, с которым мы когда-то жгли огарки, который правда таскал с кухни черствый хлеб. Я помню, как он дрожал перед контрольной, как ревел на моем плече в час отчаяния. А теперь он старше меня на восемнадцать дальних лет, а я никак не могу этого вместить. Пожалуй, он уже тогда был опытней меня, а я и теперь не могу признать в нем капитана… И все мои младшие помощники, конечно, тоже уже давно не младшие… И теперь я буду выполнять приказы хрупкого, но отчаянного Тиоко, а не он мои. О великий Дальний Корабль! Единственное бессмертное, что есть на этой земле…