Обилие отмерших корней растений способствует интенсивному накоплению перегноя. Последний цементирует частицы почвы в прочные структурные агрегаты. Хорошая структура обеспечивает оптимальный водный и воздушный режимы жизни, а достаток воды зимой и осенью вновь приводит в движение колеса фабрики по производству перегноя. Копейка тянет за собой копейку: не тронутый обработкой чернозем — расчетливый ростовщик. Добрая земля в степи, очень добрая!
Но вот кончился степной этап почвообразования: дальше к югу все более жарким и сухим становится климат, все раньше летом отмирают травы, все раньше наступает период, когда земля теряет влагу. Ее место занимает воздух. А много воздуха — все сгорает быстрее, к осенним дождям разложение заканчивается, и вода вымывает остатки накопленных органических веществ. Перегной разрушается, теряется структура, усиливается выветривание. Начинается пустынная стадия почвообразования, растительность становится все более скудной, все короче пора цветения. Умирает степь, умирает и почва. Впереди — только серая пустыня, солонцы и солончаки… Однако оросите пустыню — и она отдаст вам сторицей.
Так, идя с севера на юг, мы проходим через всю жизнь почвы — от рождения до смерти. Черноземный период этой жизни есть, безусловно, пора зрелости, пора полного расцвета. И так же безусловно, что одна из причин колоссального плодородия черноземов — в их структуре, в зернистости строения.
Но следует ли ставить целиком на структуру, как когда-то агрохимия Либиха делала ставку только на удобрения? Вспомните о цивилизациях Египта и других стран Древнего Востока. Их ведь вскормило земледелие речных долин, где почвы совершенно лишены структуры. А урожаи чуть ли не в 30 центнеров с выжженных полей из-под хвойных лесов? А колоссальные сборы хлопка на орошаемых землях Средней Азии?.. Да что там наши почвы! На недавно доставленном лунном реголите земные растения росли в три раза быстрее, чем в родной почве.
Конечно, и Докучаев, и Вильямс правы: структура важна. Даже безусловно важна. Но еще более важна иерархия почв. Их очень много. Мы упомянем лишь основные: тундровые, подзолистые, дерново-подзолистые, дерновые, перегнойно-карбонатные, серые лесные (здесь около десятка разновидностей), черноземы (тоже десятки), каштановые, буроземы, сероземы, солонцы, солончаки, наносные почвы речных долин, горные (здесь все — от тундровых и подзолов до близких к черноземам, и все в пределах нескольких километров по вертикали от вершины к подошве), красноземы, желтоземы и разные суб- и просто тропические. И каждая из этих почв живет своей жизнью, каждая — что «сложный» ребенок, требующий, как учит современная педагогика, индивидуального подхода. Для почвы это значит и индивидуальный способ регулирования физических свойств. Единственным же орудием, с помощью которого осуществляется это регулирование, является орудие механическое, почвообрабатывающее. Прежде всего — плуг.
Глава 5
Человек идет за плугом
Человек начал обрабатывать землю задолго до того, как задал себе вопрос: для чего он это делает? Философические размышления были, по-видимому, чужды изобретателям мотыги, колеса и топора. Лишь через многие тысячелетия великий француз Руссо оглянется назад, на «общество дикарей», не умевших ковыряться в земле, и горестно воскликнет: «Человеческий род создан для того, чтобы вечно оставаться таким!.. Это состояние является настоящей юностью мира, и все его дальнейшее развитие представляет собой, по видимости, шаги к совершенствованию индивидуума, а на деле — к одряхлению рода».
Пройдет еще всего лишь 200 лет, и американский писатель-фантаст Ли Гардинг вложит в уста своего выдуманного героя, мистера Джонстона, робкую просьбу «чего-нибудь настоящего… Чего-нибудь такого, что бы не было сделано человеком. Что бы не было синтетическим. Вот и все. И не для того, чтобы взять это себе. Я хочу только посмотреть. Хочу убедиться в том, что оно существует… Вокруг себя всюду и везде я вижу мир, созданный руками человека… Город, в котором мы живем, воздух, которым мы дышим, одежда, которую мы носим, даже пища, которую мы едим, — все это продукция нашей замечательной техники. Но ведь где-нибудь должно же быть хоть крошечное местечко, еще не попавшее в ненасытную утробу человеческого прогресса?… Ну что-нибудь такое, что сделано не человеком. Деревья, цветы…»
Поиски мистера Джонстона кончаются трагически: он погибает на искусственной лужайке, среди синтетических цветов и деревьев, погибает, поняв, что и само тело его — тоже искусственное, что он «самый усовершенствованный образчик эволюции — результат развития кибернетики… разум, существующий независимо от своего синтетического тела…»