- Тут надо кого-то по части радио или телевидения. Конечно, я бы мог и сам поковыряться, но разве Майка позволит? А я прилично разбираюсь в схемах.
Я решил пригласить Эдика.
Эдик у нас в институте занимался отладкой и ремонтом всякой аппаратуры, тонких и сложных приборов. Про него говорили так: «Его рука пролезает в такое отверстие, куда она физически пролезть не может». Эдик ездил на мотоцикле, им лично перестроенном и оборудованном, а мечтал о машине. У него был магнитофон «Днепр» со всякими усовершенствованиями, и он собрал для себя карманный радиоприемник на триодах размером с папиросную коробку. Одевался он с шиком - какой-то особенный прозрачный плащ, нейлоновая куртка с деревянными пуговицами, короткое, очень мохнатое пальто с поясом, который завязывался, как на купальном халате. Когда мы, случалось, выходили вместе из института, каждому встречному, наверное, было ясно, что Эдик - восходящее научное светило, а я, в моем долгополом пальто, со старомодным потертым портфелем, скорее всего счетовод ЖКО.
Эдик был не женат, это очень волновало наших секретарш и лаборанток. Знакомясь с девушкой где-нибудь на стороне, непременно сообщал ей, что он студент четвертого курса. На самом деле блестящий Эдик не пошел дальше седьмого класса - грамотность подвела, да и другие предметы тоже хромали. Вернувшись из армии, он все собирался поступить в вечернюю школу, но так и не собрался - хотя мы все очень его подбадривали, пробовали даже с ним заниматься.
Когда я вошел к Эдику, он, насвистывая, с холодным сосредоточенным лицом разбирал маленькую блестящую штуковину, которая вся умещалась у него на ладони. Крошечные винтики и кружочки в идеальном порядке были разложены по каким-то баночкам и блюдечкам.
- Минуточку! Только кончу, - сказал Эдик. - Нельзя прерывать.
Он еще с полчаса насвистывал, сосредоточенно возясь со всей этой мелочью. Потом накрыл баночки и блюдечки специальными, хорошо пригнанными крышками, вымыл руки. Лицо его, до этого строгое, изменилось: губы тронула небрежная улыбочка, левый глаз прищурился.
- Зачем пожаловали, Юрий Николаевич? Насчет билетов на хоккей? - Он у нас распределял эти билеты. - И вас, значит, пробрало?
Выслушав про Мальчика, Эдик стал серьезным.
- Приду. В субботу. Нет, в субботу у меня свиданка. Тогда на той неделе... Меня, правда, рвут на части, халтур этих полным-полно. Вон у декана пишущая машинка, шрифт сменить, шесть месяцев человек просит. А у Зинаиды Михалны, профессорши, отказал вертящийся табурет, ну, который при рояле...
Я выдавил из себя то, что полагается говорить в таких случаях:
- Что касается материальной стороны вопроса... сколько скажете...
Эдик махнул рукой:
- Деньги деньгами, это уж само собой, без этого нельзя. А приду я из уважения к вам, Юрий Николаевич. Не забыл, как вы меня по алгебре хотели натаскивать... А если в понедельник? Нет, в понедельник у меня вечерушка. Жизнь бьет ключом - по голове! - жизнерадостно сострил Эдик. - Ладно, давайте во вторник.
Эдик пришел вечером, с маленьким, но удивительно тяжелым чемоданчиком. Тещу он сразу оценил очень высоко:
- Чудесная женщина. Домовитая. Теперь таких больше не выделывают. Теперь у них на уме - аты, баты, полуфабрикаты и круглосуточный детсад.
Мальчик встретил его как старого знакомого, зашлепал к нему через всю комнату (он не так давно начал ходить). Забрался на колени и долго ахал и цокал, онемев от восторга, - уж больно ему понравился золотой зуб, сверкавший у Эдика во рту.
Насвистывая, со строгим лицом Эдик с полчаса ощупывал и осматривал Мальчика, ни разу не сделав ему больно, не напугав его. Пошли в ход инструменты из чемоданчика.
- А ну скажи: папа. Па-па...
- Деда, - весело сказал хитрец. Голосок был грубоватый, с хрипотцой. И дребезжал.
- Да, не контачит. Где-нибудь концы, наверное, плохо зачищены. - Эдик попросил показать ему документы. - Что же вы смотрели? Зачем брали ребенка, который сделан в конце месяца? Вот, пожалуйста, дата выпуска двадцать девятое. А в конце месяца, вы знаете...
- Да, это мы знаем, - сказал тесть. - Можете не объяснять.
- Шутите, двадцать девятое. Самая горячка, аврал... православные, навались! И части хватают какие похуже, из отработанных, и сборка, дрыг-прыг, скоростная. Болезнь наша. Слышали анекдот насчет ада?
Он рассказал анекдот, как на том свете сделали три отделения ада: для производственников, служащих и колхозников. Так все норовили проскочить в первое. Почему? Разве там не кипятят в котлах, не поджаривают на вертелах, не тыкают в зад раскаленными вилами? Все так. «Но знаете ли, часто бывают перебои, простои. То не подадут горячий пар или воду, то нет дров, то котел испортится. Не все дьяволы обеспечены вилами, рукавицами. Последнюю декаду действительно жарят, а первые две живется неплохо».
Тесть сказал:
- Что ж смеяться...
- Плакать надо, - поддержала теща.
- Драться надо, - спокойно докончил тесть. И тут же, как-то сникнув, дрогнув лицом, спросил у Эдика: - Ну что? Как Мальчик?
Голос Эдик брался отладить - со временем, когда Мальчик станет постарше. Ямочка? Ну, это вообще пустяки. Если надо, он сделает вторую ямочку. Носик? Да будет вам, такой симпатичный курноска, оставьте его в покое. Девушки любят курносых, нахальных, он еще докрутит им головы, это уж точно. Но что Эдика смущало - в сердечке ему послышались какие-то шумы, перебои.
- Скорее всего пустяки, - мягко, осторожно говорил Эдик, поглаживая льняную голову Мальчика, который тем временем отважно рылся в его священном чемодане. - Но показать все-таки надо. Найдите хорошего специалиста...
Отворилась дверь, и вошла Майка, разрумянившаяся с мороза, со снежинками на котиковой шапке и мохнатых ресницах.
- Будем вводить открытый доступ к книгам. У нас было совещание...
Эдик присвистнул и весь напрягся, как охотничья собака, завидевшая дичь.
- Моя жена, - сказал я.
Эдик сник. Опустил голову под ударами судьбы.
- Ну вот. Как интересная женщина, так обязательно чья-то жена. Позвольте. - Он галантно снял с Майки шубку. - А нет ли у вас случайно младшей сестренки?
И за столом продолжал уделять ей много внимания.
- Вы любите апельсины, Майя Борисовна?
- Люблю.
- Как жаль, что я не апельсин!
Щуря глаза и обаятельно улыбаясь, Майка очень деловито договорилась с Эдиком, что он придет и сделает Мальчику ямочку. Я бы так не сумел.
Она ушла купать Мальчика. А тесть, покуривая трубку, все приглядывался к Эдику. Он сказал, неожиданно переходя на «ты»:
- Хлопец ты вроде неплохой. А болтаешься.
Эдик улыбнулся непринужденной, подкупающей улыбочкой доброго малого, свойского парня.
- То есть как это болтаюсь? Я при деле. Заработки у меня - будь здоров. Что захотел, приобрел. Вот недавно аккордеон... Жениться, что ли, рекомендуете?
- Учиться рекомендую.
Эдик стал туманно и путано оправдываться. На дневной идти нельзя привык к деньгам. На вечерний - трудно, привык к удовольствиям. А если на заочный - не привык к самостоятельным занятиям. Вот на будущий год...
- И что вы смотрите? - сказал мне тесть, стуча трубкой. - Верно говорят: в институтах народ разбалованный, мягкий. Эх, наши бы ему задали...
В коридоре, провожая Эдика, я долго собирался с духом, прежде чем сунуть ему смятую бумажку. Результат был неожиданный - он ужасно обиделся.
- Да ни за что. Какие деньги? Так меня приняли душевно, по-семейному, за стол усадили... Что я, свинья, что ли? И не тычьте, Юрий Николаевич, все равно не возьму. - Он заставил меня спрятать деньги. - Папаша - это же прямо отличный человек. Не постеснялся, отругал меня по-отечески - вы думаете, я не ценю?
Прошла Майка, неся Мальчика, завернутого в простынку, смешного, с прилипшими мокрыми волосенками, с аппетитно выглядывающим круглым плечиком. Мальчик, веселый как птичка, повторял своим хрипловатым, «пиратским» голоском:
- Дя-дя Эдя...
Видно, только что выучил.
Эдик проводил их глазами. И сказал мне вполголоса:
- Я заметил... у него на попочке маленькие розовые буквы, выпуклые. ОП.
- Ну и что же? - не понял я.
- Значит: опытная партия. Это у них вроде первые образцы. Экспериментальные. Понаделают штук двадцать пять - тридцать, на пробу. А потом решают: запускать в серию или нет.