Эдик сделал охотничью стойку. Сдвинул на ухо ушанку-пирожок, поправил узел шарфа.
- Гладких? Какая очаровательная фамилия...
Она приподняла одну бровь, умно усмехнулась:
- Ну, не такая уж я Гладких. Помнишь, Марина, - она оглянулась через плечо, - как Павлов в свое время орал? «Уберите эту Шершавых, она мне весь цех мутит». А все-таки полетел из мастеров! Хотя мы были тогда совсем зеленые.
- Свалили, - густо оказала рослая Марина. - За приписочки.
С нашей деталью, как объяснила Гладких, все было в порядке. Петля в термичке проходила последнюю закалку. Сейчас ее должны были вынести.
Дед, очень довольный, подталкивал локтем то меня, то Эдика:
- Какая у нас Галина Гладких? Краля... И язычок привешен... А работает - дай боже! Бригадир самой что ни на есть...
- Какая наша работа, - лениво, басовито протянула Марина. - Круглое катаем, квадратное таскаем. Водки, правда, не пьем.
- А я ее тоже не пью, - огрызнулся дед. - Я ее на хлеб мажу. А между прочим, в первую пятилетку вас, грамотных да чистеньких, что-то не видно было. Возить на грабарке да грязь ковырять лопатой - это и я был хорош.
Эдик как бы невзначай деликатно поддержал Гладких за локоть.
- Хотелось бы подробнее ознакомиться...
Она захохотала ему в лицо:
- Да у меня дочка трех с половиной лет. Уже в садик пошла.
- А муж летчик, жутко ревнивый, - загудела на самых низких нотах Марина. - И он мне поручил...
У Эдика был вид побитой собаки.
- Ну, что вы скажете? Как хороший товар, так обязательно уже оплачен и упакован. До чего не везет.
Женщина прокатила мимо нас в коляске закутанного младенца - видны были только торчащие бураково-красные щеки, тесно стиснутые капором.
- Наш, - пробасила Марина.
- Да, выпуск нашего завода, - Гладких задумчиво смотрела вслед коляске. - Ошибиться нельзя. Что прошло через твои руки...
Голубоватые тени лежали у нее под глазами, - должно быть, после бессонной ночи. А сейчас опять вставать к станку...
- Галю-у! - звали девушки от проходной. - Пора.
Я наконец собрался с духом и пожал Гладких руку.
- Нету слов... Не знаю, как выразить... Я отец ребенка. И то, что вы остались...
Она подняла тоненькую бровь:
- Ну осталась. Сегодня я для вас, завтра вы для меня, - может, и не зная того. Нормальное кровообращение человечества... Иду-у, девочки! Задумалась. - А все-таки неправильно: раз есть опытная партия - должны быть и запчасти. Или не надо было пускать в продажу. Вы напишите домой... жалобу... да, напишите жалобу мне как депутату райсовета. А уж я...
Сказала, по какому адресу послать. Упрекнула:
- Что ж вы только о себе? Только за себя воюете? Ведь могут быть и еще такие случаи.
И заспешила к проходной, догоняя своих.
Полы ее пальто, ловко обтягивающего талию, разлетались. Обернулась, махнула голубой рукавичкой:
- Позвоните Ценциперу, как прошла операция! Пусть передаст в цех.
Эдик догнал ее.
- Можно мне вас... поцеловать? - сказал он с непривычно серьезным лицом. Сказал небойко, как-то тяжеловесно, с усилием.
Повисло маленькое неловкое молчание.
- Ну, просто как передовую... - заторопился Эдик, краснея и от смущения бормоча не то. - Как представительницу...
- Как представительницу? - Она умненько усмехнулась. - Ну, если так... - Оглядела Эдика с ног до головы быстрым женским взглядом. - Целуйте, только скорее. Пока Марина стоит спиной.
Деталь, блестящая, новенькая, только что рожденная, была завернута в промасленную бумагу. В машине я то и дело разворачивал бумагу, чтобы убедиться, что все в порядке, что петля действительно тут, при мне.
Дверь открыла Майка. Милые шоколадные глаза глянули на меня сквозь слезы, и у меня у самого комок встал в горле.
- М? - это спросила Майка.
- Мгм. - Это означало: «Да, привез».
На одну малую, совсем малую минуту ее голова прижалась к моему плечу.
- М? - это спросил я.
- Да. - Это означало: «жив».
Только теперь я понял, как страшно мне было спрашивать.
В первой комнате было много народу: соседи, дядя Саша, Денис, еще кто-то знакомый. Некогда было разглядывать. Ко мне бросился Гоша, почему-то в заводском комбинезоне и весь измазанный красками.
Из второй комнаты выглянула молоденькая медсестра.
- Скорее!
Я вошел, стараясь не шуметь. Окна были занавешены. Ксения Алексеевна наклонилась над кроваткой.
Я ожидал увидеть что-то ужасное. Но Мальчик был в сознании. Почти такой же, как всегда. Даже улыбался. Только сесть он, кажется, не мог - лежал, откинувшись на подушку, как-то беспомощно завалившись назад, в неудобном положении.
Ему не давали уснуть. Его тормошили, развлекали.
- А ну, скажи: деда. Де-да, - настойчиво повторяла Ксения Алексеевна.
Мальчик увидел меня. Что-то родное, теплое, чтото по-старому хитренькое мелькнуло в его глазах. И он сказал своим хриплым шепотом, сказал почти беззвучно, чуть шевеля губами:
- Па-па!
И двумя согнутыми пальцами - костяшками пальцев - совсем слабо ухватил меня за нос.
Я хотел поправить ему подушку, что-то сказать... Но Ксения Алексеевна уже толкала меня к двери и твердым командирским голосом отдавала распоряжения:
- Посторонних вон! Люся, большой шприц! Где стерильные материалы?
И дверь за мной захлопнулась.