Кончила. Поскорее убрала все следы преступления (Анастасия - она очень наблюдательная). Обрезки - в корзину, клей - на место, точь-в-точь как он стоял до меня, ножницы - на гвоздик. Заправила в машинку два белых листа с копиркой между ними - машинка всегда стоит в таком виде, заправленная.
Уже собралась накрывать ее футляром... Но что это? Машинка печатает. Сама по себе печатает. Никого в комнате нет, кроме меня. Ничьи пальцы не прикасаются к клавиатуре, не бьют по пей. Но вот резко пошла вниз круглая черная клавиша с белой буквой «Т» - и медленно выпрямилась, заняла прежнее положение. А за ней - «Е», «Б». И еще раз «Е». Сработал регистр пропуска, передвинулась каретка. Теперь погрузилась, запало «Н». Что за чертовщина?
Низко нагнувшись над машинкой, я читаю: «ТЕБЕ...» «ТЕБЕ НЕТ...» Машинка как будто запнулась, задумалась на секунду. И продолжала «ТЕБЕ НЕТ ДЕЛА ДО ДУБОВ ПОМНИ». Вот что в конце концов получилось.
О чем это она? Ага, понимаю. Недавно опять прислал в газету письмо учитель Савчук из Берендеева. На этот раз - не про школьные дела. Про другое.
Есть под самым Берендеевом знаменитая дубовая роща. Дубы старые, могучие, раскидистые, посажены они, по преданию, чуть ли не во времена татарского ига. Посреди рощи - глубокое озеро с удивительно синей водой, которое так и зовется: Синявка. Роща эта - гордость города. Меня водили, показывали особо известные деревья, имеющие имена (Стар- че, Разбойник, Пересвет Перепетуевич, Вдовица, Отрок, Близнецы). Есть там еще огромный белый камень, красиво отражающийся в синей воде, который во времена оны был языческой святыней. Когда после крещения священники велели сбросить камень в озеро, то вода якобы не приняла его, выкинула обратно на крутой берег. На камне видны два угдубления, их называют - Следы Дьявола; в старину верили, что нечистый дух однажды спустился на этот камень отдохнуть и его подошвы прожгли камень, оставили глубокие следы.
Я запомнила эту прогулку, безветренный солнечный день, прозрачный воздух. Запомнила дорожки, полные сухого осеннего шуршания, черные шершавые стволы (не обхватишь руками) и горящую на солнце благородную медь листвы. Посидела на белом языческом валуне, кидая в синюю воду мелкие камушки (говорят, это приносит счастье)... взяла на память несколько желудей, из тех, что упали, забились в Следы Дьявола...
В роще похоронены бойцы, погибшие при освобождении города в сорок втором году. Ребятишки плетут венки из полевых цветов, кладут на могилы. Зимой, мне рассказывали, делают венки, гирлянды из еловых лап.
И вот эту рощу кто-то задумал вырубить. «Нельзя такое допускать, это все равно что убийство,- пишет Савчук.- Газета должна помочь! Мы им дубы на погибель не выдадим, всей школой заслоном встанем, за руки схватимся...»
«ТЕБЕ НЕТ ДЕЛА ДО ДУБОВ ПОМНИ». Вот что у нее в конце концов получилось. Вот что стояло на листе бумаги.
- Глупости,- сказала я, пожав плечами.- Пожалуйста, без указаний.
И подумала: а можно ли с ней разговаривать? Слышит ли она меня?
Дернулся вправо-влево рычаг перевода на новую строку. И машинка - уже с абзаца - в быстром темпе, твердо и решительно напечатала:
«ХУЖЕ БУДЕТ СМОТРИ ПОЖАЛЕЕШЬ».
- Угрожать не позволю! - крикнула я в самую пасть машинки.- Не допу...
Хлоп! Это машинка больно ударила меня по носу двумя поднявшимися вверх, сцепившимися между собой литерными рычагами.
Рычаги распались. Она начала (снова с красной строки):
«НЕ ВЗДУМАЙ ЕЗДИТЬ ВТОРОЙ РАЗ».
Оборот речи ей, как видно, не понравился, слова исчезли с листа бумаги. Настучала по-другому:
«НЕ СМЕЙ ЕЗДИТЬ ОПЯТЬ В БЕРЕНДЕЕВ, А ТО...»
Послышались шаги, она заторопилась, озлилась, неуклюже ощетинилась - рычаги почти все встали дыбом, сцепились шатром, точно ружья в пирамиде,- ей все никак не удавалось закончить фразу. Мешала собственная злость.
В этот момент открылась дверь и вошла Анастасия, придерживая подбородком стопу бумаги. Она хотела всплеснуть руками, но не смогла это сделать по техническим причинам.- Ну вот! - Ее губы оскорбленно поджались,- Конечно, я так и знала.- Она выложила свой груз на стол.- Вчера Боб, сегодня...
Я посмотрела на листок бумаги, торчащий из машинки: он был чист. Все строки исчезли.
- И клей мой трогали,- сказала проницательная Анастасия,- Прямо хоть не выходи из комнаты. Криво вставлено...- Она вытащила из машинки листы с копиркой. Я их быстренько подобрала и припрятала,- Несчастная, беззащитная моя машиночка. Вечно тебя хватают, портят.
Вот так несчастная... Беззащитная!
В коридоре я наскоро осмотрела листы. Ничего. Чисто, пусто и на одном и на другом.
Но над копиркой они забыли поколдовать. Упустили из виду. Копирка их выдавала. На ней были пробиты три строчки. Мне бросилось в глаза: «ЕЖУХ». Звучит странновато, да? Но можно было догадаться, что это «ХУЖЕ», только наоборот.
Я быстро побежала в свой кабинет, узкий, как пенал, однооконный. Заперла дверь. Достала пудреницу и, торопясь, рассыпая пудру, постаралась сделать так, чтобы в маленьком зеркальце видна была копирка, пронизанная солнцем, отразились выбитые на ней буквы.
Никаких строчек, хотя я в коридоре их ясно видела. Никакого «ЕЖУХ» или «ХУЖЕ».
Через весь лист копирки шло напечатанное наискось с большой разрядкой одно слово:
«ЗАПРЕЩАЕМ».
Как понимать всю эту историю? «А ТО...» Интересно, что за этим могло следовать?
А в Берендеев я, конечно, поеду, если потребуется.
Добрый волшебник Иванов быстро летел куда-то по своим делам, обмотав бороду вокруг талии и мелькая в воздухе розово-желтыми пятками (он не любил обуви, поскольку страдал мозолями и ломотой в косточках), как вдруг заметил Духа-Тсхнаря, который с рассеянным видом глазел на вертолет, зацепившись одной рукой за водосточную трубу где-то между четвертым и пятым этажами углового дома.
Угловой дом (в нем размещалось студенческое общежитие), хотя и изрядно обшарпанный, был богато и безвкусно разукрашен - глазурованный кирпич и разнобокие окна, головы дев и головы лошадей, декоративные вмятины и столь же бессмысленные выступы. Было даже округлое мозаичное панно на фасаде: выцветший бурый Гамлет сидел на скале, а сзади маячило туманное белесоватое пятно, неопределеннозагадочное, которое мир духов постановил рассматривать как тень отца Гамлета. По мнению духов данного микрорайона, частенько шмыгавших мимо и хорошо изучивших панно, призрак был изображен без всякого знания предмета, неправдиво, антиреалистически.
Иванов снизился и помахал Духу-Технарю рукой:
- Эй, ты мне нужен, старина. Фермомпикс!
Дух-Технарь встряхнулся и, медленно пошевелив мозгами, сказал:
- Фермомпикс,-Прошло еще некоторое время, он опознал Иванова и уточнил: - Фермомпикс, Иванов,- И опять уставился на вертолет,- Понимаешь, они изменили кое-что в схеме... Верхний редуктор рулевого управления теперь совсем по-другому... - Он показал на пальцах, как это по-другому (Дух-Технарь вообще частенько изъяснялся с помощью пальцев).-О, они очень толковые механики. Они...
Рабочий день духов был в разгаре, духи торопливо сновали мимо в разных направлениях, озабоченные, деловитые. Пролетел Звездочет, знаменитый маг-астроном, в высоком остроконечном колпаке и развевающейся длиннополой мантии, украшенной знаками Зодиака, с толпой своих учеников; ученики сообща тащили зенит-телескоп оригинальной, усовершенствованной конструкции (у Звездочета все приборы были оригинальной конструкции), а он на лету что-то объяснял им, подняв длинный тонкий палец. Три Дочери Воздуха с пробирками в руках брали для центральной лаборатории пробы на парциальное давление кислорода, за ними струились их волнистые распущенные волосы, зеленые, голубые и белые, сквозь легкие свободные одеяния, клубящиеся туманные шарфы просвечивали перламутрово-розовые гибкие тела, маленькие крепкие груди. Летящие один за другим духи-врачеватели (на белой шапочке - красное кровоточащее сердце, знак милосердия, сострадания), сделав разворот, стали снижаться над проходной соседней больницы; жестко топорщились, отливали голубизной их только что надетые, несмятые халаты. Навстречу им поднимались усталые и потрепанные духи ночной смены, уже отбывшие свое дежурство, те, что в глухие ночные часы охраняли покой больных, посылали им успокаивающие и оздоровляющие сны...