Да вроде уже вошли. Не постучавшись, не спросившись.
Они - уже в сказке. Я тут ни при чем. Я ничего не могу поделать.
В большом городе встречи не предугаданы, не запланированы.
А это ведь сказка большого города.Лица, лица, лица отражаются в витрине универмага, в блестящем бампере «Москвича», в луже под его колесами, в покосившемся зеркале, что висит в глубине уличного вигвама чистильщика, в открытой пудренице девушки, которая остановилась на перекрестке и наскоро мажет губы, проверяет продуманный беспорядок локонов. Лица, лица, бесконечная череда лиц, безостановочный поток - только одно проявилось отчетливо, как уже его сменяет, заслоняет следующее, а там и это стушевывается, теряется в толпе, пропадает... И невозможно угадать, кого из этих торопливых прохожих ты больше никогда в жизни не увидишь, а с кем через час снова столкнет тебя улица.
Таков закон большого города. Пусть он будет законом и этой сказки.
А сказка-то движется помаленьку. Мы с вами уже покончили с первой частью (помните, такой один, полный солнца, зноя и волшебства, весенний день?), теперь строим, лепим, ладим вторую. Ну, и как получается?
Вернемся к Никите.
Вечерний город, перекрытый наглухо сводом черного звездного неба, нагретый за день, медленно остывал. Воздух, удушливо-теплый, застоявшийся, как в шкафу, не давал облегчения. Автобусы зияли открытыми окнами, из кино выходили толпы, склеенные жарой и духотой, и, двигаясь как во сне, понемногу разделялись, расщеплялись на отдельные группы, пары, как будто с усилием раздвигались слипшиеся пальцы потной, жаркой руки. Даже зелень не хранила прохлады, листва казалась вялой и теплой, точно вываренный лавровый лист из супа.
Никита один бродил по городу, не находя себе места. Было почему-то тошно, муторно на душе. Зайти, что ли, к кому- нибудь из ребят? Но видеть никого не хотелось. Вадик был занят, зубрил технологию резания металла. По правде сказать, Никите тоже следовало бы заниматься (оставался последний экзамен), но тормозная система ослабла, что-то в нем сегодня взбунтовалось. Не всегда, оказывается, можно поступать правильно.
Странно все-таки: у него не бывало раньше таких резких перепадов настроения (тем более - необъяснимых, ничем не вызванных). Он был ровен, устойчив, почти всегда доволен собой. Смутная, неопределенная тоска, душевная подавленность, упадок энергии - откуда все это? С чего бы?
Вообще с ним творится что-то необычное. Это с того дня, как он тогда в метро..,. Нет, не хочу вспоминать походя. Отставить, задвинуть поглубже. Об этом потом. Об этом или всерьез, как следует, на уровне. Или никак.
Еще недавно он не поверил бы, что может быть вот таким бездеятельным, томящимся неизвестно отчего, тыкающимся вслепую, как зимняя муха на потолще. Он - и не он. Будто околдовали, опоили колдовским зельем. Фу, глупости какие лезут в голову. И терминология-то совсем не его, бабушкина, запечная.
Шел по тротуару юноша, очень прямой, подтянутый, стройный и строгий, с приметными пестро-светлыми волосами и почти сросшимися бровями, чуть усмехаясь краешком рта, свободно оглядываясь по сторонам. Останавливался то у витрины, то у афиши. А что творилось у него на душе - никто не знал. Он выглядел самоуверенным, пожалуй, даже несколько заносчивым, неприступным.
Огни города светили сухо, решительно, колко, отчетливо, выделяясь на фоне бархатной глубокой черноты. Дуги троллейбусов лениво искрили; так искрит гребень, когда женщина, полуодетая, расчесывает в затененной летней комнате свои распущенные длинные волосы.
- Генацвале! - Никиту окликнул молодой, атлетически сложенный грузин с белозубой, удивительно славной улыбкой под тонкой ниткой усиков и с тугокурчавым, отливающим синевой зачесом,- Извини, дорогой, кончились сигареты. Да нет, одной хватит, что ты, зачем столько... Совсем задарил!
Никита невольно позавидовал его ослепительной улыбке и бодрой осанке, безмятежному настроению. Идет, конечно, куда-то в гости, и там будут ему рады, такой всегда к месту, всем всегда приятен. Его смуглое скуластое лицо, чем-то похожее на туз треф, прямо-таки излучало доброжелательство к миру, к людям и в частности к незнакомому светловолосому прохожему, который отдал, не слушая возражений, всю початую пачку сигарет.
- Спасибо, генацвале! Желаю за это найти то, чего тебе недостает.
- А если мне всего хватает? - самолюбиво вскинул голову Никита,- Если у меня есть все, решительно все, что мне нужно?
- Ну, так не бывает,- грузин рассмеялся. Закурил от огонька зажигалки, с удовольствием затянулся. - Как говорит один мой достопочтенный русский друг, наделенный мудростью I! седовласой бородой: «Поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что!» Желаю желаний, которых у тебя еще нет. В пустыне и тамариск кажется деревом, но когда увидишь стройные пальмы оазиса, то не захочешь обернуться на тамариск. Будущее желанье - вот падишах всех желаний. О, круг желаний как круг горизонта - всегда недостижим, всегда впереди. Прощай! - Оглянулся, блеснула белозубая улыбка.--- Или лучше - до свиданья! Мир тесен, кто может угадать... вдруг еще встретимся, пригожусь. Буду рад, дорогой!
И, помахав на прощание рукой, свернул за угол.
Сказочное было так близко. Ты этого не понял, Никита? Не распознал?
Многого ты еще не понимаешь. Ладно, ступай себе дальше.
По соседству с магазином готового платья (на витрине мужчины, в новеньких, с иголочки костюмах, но все без головы, явно сознающие свое превосходство над обыкновенными мужчинами, головастыми) по соседству с «Юным техником» (пестроцветная россыпь деталей конструктора, сплетенье проводов, индустриально-прекрасное двадцатого века) разместился салон, где продавали картины художников, гравюры, эстампы. Что-то мелькнуло знакомое - Никита задержался: кусок Кремлевской стены, пятна листвы, грубыми рельефными мазками написанный ствол дерева, шероховатый, корявый, на переднем плане этюда. Ну конечно, он же видел, как все это рисовал художник в низинке Александровского сада.
В углу стояла подпись. Никите стало любопытно, он перегнулся через поручень и разобрал: «Д. В. Иванов».
«Однофамилец. Опять однофамилец»,- только это и подумал Никита. Ничего больше. И пошел своей дорогой.
Мы не ждем чудесного. Мы не верим в сказку рядом с нами. И именно потому мы ее не видим. Не умеем угадать, что за буквами «Д. В.» скрывается не будничное, заурядное имя-отчество, но совсем другое - «Добрый Волшебник».
Эй, остановись! Оглянись, парень! Сказка - рядом. Сказка - у твоего плеча.
Чудесное - вот оно, рукой подать. До него два шага - ближе, чем до Белорусского вокзала.
Не слышит. Пошел своей дорогой. Пропал в толпе.
Душно. Тошно на душе.
Обычный московский вечер. Некуда себя девать. Ничего необыкновенного, ничего интересного. Все как всегда.
Он перешел на другую сторону и мимо зеленой неоновой «Рыбы», мимо красной неоновой «Обуви мужской» вышел на площадь, где зеленые ждущие точки такси и красные хвостовые огни полукругом уходящих машин, красная буква «М» на станции метро и зелено-красные мазки светофоров в отдалении - все это создавало вечернюю цветовую гамму города, такую привычную для каждого москвича, резковатую и карнавальную, искусственно-елочную.
А если к Мусе зайти? Он не был месяца три. Вон ее окно, освещенное,- значит, дома. Не стоит, она еще подумает... Нет, ничего не подумает, она знает, что с этим покончено. Просто зайти, выпить стакан чаю, посидеть в тишине. Дома Женька занимается с товарищами, даже присесть негде, мать небось на кухне клюет носом.
Ничего не подумает. Муся нельзя сказать чтобы умная - но отчужденность его определяет безошибочно. Чувствует кожей, как кошка.
Уже на лестнице Никита вспомнил, что у Муси ведь живет какая-то девушка, которую к ней пристроил Вадик. Пожалуй, не стоит идти, ни к чему. Встречаться с чужим человеком, знакомиться, вести ничего не значащий разговор - это казалось обременительным, скучным. Совсем не к настроению.
Он начал уже спускаться с лестницы. И неожиданно передумал, повернул обратно. Ему не романы крутить с Мусей, девушка - пусть будет девушка. Он ведь не обязан ее занимать разговором, она ему до лампочки.