Маленькая, легкая голова его моталась из стороны в сторону, как голова куклы на ослабевшей, растянутой резинке.
Странно, он теперь уже не так бесил Никиту, как вначале. Кажется, в самом деле не вредный, компанейский; товарищи, возможно, с ним и вправду ладят. Дядей не козыряет, наоборот, этот дядя у него вроде гири на шее. Да и мамаша... Вот угораздило родиться. Откуда это: «Дети, будьте осторожны в выборе своих родителей»? Занятно сформулировано.
Племянник стал доверительно рассказывать Никите, мешая «ты» и «вы», о своей горькой доле. Любит гитару. Играет на гитаре. Попал когда-то мальчишкой в кружок при жэке, а преподаватель оказался серьезный, хотя и пьяница,- никакого аккомпанемента к песенкам, никаких джазовых штук, выбил из его головы все эти пустяки, так взял в работу, что пар шел,- этюды Карулли, Джулиани, переложение детских песенок Баха. Когда он пришел в музыкальную школу, сказали: «Кто готовил? Много вложено»... А у него оказался абсолютный слух... баррэ левой рукой долго не получалось, трудно, а потом...
Муся стояла с приготовленным, перевязанным розовой ленточкой пакетом, который она прижимала к шелково шуршащему халату. Разговор ее волновал, задевал за живое.
- Так вам надо обязательно идти по этой линии... раз вы любите гитару. Это главное - любить.
Племянник, который только что говорил сравнительно связно, логично, стал снова ронять обрывки фраз, глотая начала и концы, путаясь.
- Да-а, как же. Кто это меня... Мамахен, рев... По кабакам играть. Сопьешься, как этот твой... Надо высшее, обязательно высшее. Солидный институт, стоящий... Отняли, заперли. Ты из такой семьи, такой дядя... Жмут и жмут. Непригодный я... Франциска Таррэга «Воспоминание об Альгамбре», этюд тремоло, только начал, только хотел... Да разве с ними...
Проводив его, Муся вернулась в комнату, быстрым кошачьим движением спрятала в ящичек туалета свернутые деньги.
Никита постарался опять рассердиться на племянника:
- Охота тебе пачкаться,- Он передернул плечами.- Не противно разве? Вытягивать за уши богатого бездельника...
- Некоторые так делают, как он. Отдают.- Муся была уживчива, терпима. - А я люблю переводить. Мне приятно,- Яркие, карие глаза мягко светились на ее лице, по-город- скому бледноватом, припудренном.- Единственное, что я по- настоящему люблю. Я отдыхаю, забываюсь, Ну, и деньги не лишние.- Муся немного понизила голос.- Моя сестра... она мать-одиночка. Девочке пять лет.- Никогда Муся про такое раньше не говорила с Никитой. Как-то даже речь об этом не заходила.- Вместе подымаем,- Ее щеки окрасились румянцем, она оживилась, похорошела.- Одаренный ребенок... Знаешь, увидела у соседей акварельные краски...
На электроплитке запел кофейник, распространился чудесный запах - Никита любил его. С ароматом кофе может, пожалуй, сравниться только запах хорошего трубочного табака. Муся накрыла столик белой скатеркой, аппетитно расставила еду, налила в чашку кофе. Руки ее были аккуратно наманикюрены, на пальце блестело дешевое колечко с крупной стекляшкой. От нее веяло уютом, домовитостью, устойчивой и ограниченной добропорядочностью. Такой бы иметь хозяйственного, преданного семье мужа, завести па- рочку-тройку ребятишек, возиться с рассвета и до ночи, чтобы всех их накормить повкуснее, обстирать, обштопать, ублаготворить. А вот не пришлось.
Он небрежно поцеловал ее в висок, деловито отстранился и принялся сосредоточенно жевать бутерброд, прихлебывать кофе, не разговаривая с ней, как в столовой, где не замечаешь официантки с подносом, после того как она тебе выставила нужные тарелки со снедью. Нагулял аппетит, забежал пожрать, только и всего. Углы ее губ дрогнули и опустились, она вся съежилась и, шелестя халатом, притулилась кое-как на диванном валике. «Какой я хам, однако,- бегло подумал Никита, продолжая жевать.- До чего груб с ней. Обижаю на каждом шагу - не словами, а как-то так, поведением. Неуловимо, по мелочи обижаю». Раньше такие мысли не приходили ему в голову. Раньше он просто не замечал подобных тонкостей, оттенков. Ну, отношения не на равных - это факт, и ничего уж тут не поделаешь. Но как себя при этом вести, чтобы смягчать или хотя бы не подчеркивать это неравенство... Отчего не замечал, не задумывался? Отчего теперь, вот сегодня, заметил, отметил про себя, хотя еще, может быть, мимоходом, между прочим? Разве что-нибудь изменилось, сдвинулось? Если и изменилось, то, очевидно, в нем самом. Что могло быть толчком? Случай в метро? Встреча с художником? Или что-то другое, прошедшее незамеченным, но оставившее след? Никита не задавал себе подобных вопросов. А если бы даже вздумал задавать - не знал бы на них ответов. А мы с вами?
Тонкие Мусины брови под каштановым облачком взбитой прически изогнулись почти страдальчески, опущенные углы вялого рта делали ее некрасивой, старили. Наверное, он и раньше видел ее такой... но именно сейчас она вызывала у Никиты странную мягкую жалость, совершенно ему несвойственную. Почему-то вспомнилась кошка, которая жила у них в квартире, когда он был маленьким,- она упала из окна на улицу, выжила, но внутри у нее что-то было перебито. Зимой она вечно мерзла, тихо, с мукой мяукала, оставляя везде клочья вылезающей шерсти, и глядела почти человеческими желтыми глазами с такой тоской, что трудно было вынести ее взгляд.
- Как ты жила это время?
Она стала рассказывать про «Интурист» - что вот скоро пойдет, ей обещали узнать. Слушать было скучно, да она и сама плохо верила, что в ее монотонной жизни что-то может измениться, что она способна проявить энергию, куда-то отправиться.
- А ты? - Ее кроткие коричневые глаза затуманились нежностью,- Как ты? - Она положила пальцы на его рукав и тут же торопливо их отдернула.
- Да ничего. Сдал два экзамена весенней сессии, «Хорошо» и «отлично». Остается третий. Самый зверский.
Но это ее не заинтересовало.- У тебя были встречи с женщинами? - Сжалась, покраснела.- И лучше меня, наверное.
«Да она ведь меня любит,- подумал Никита с внезапным просветлением, неожиданной зоркостью.- Как я мог не видеть. Вот так просто-запросто любит. Где были мои глаза?»
Любит. Любит безответно, безнадежно, зная, что ничего хорошего из этого не может выйти, что Никита не по ней и она не для него. Любит без расчета, без оглядки, не взвешивая, не прикидывая, не торгуясь со своей судьбой. Любит она, маленькая Муся с робким заячьим сердцем и маленькими кисейными мечтами, большой, щедрой и благородной любовью. А он... сумеет ли он когда-нибудь так полюбить?
- Знаешь,- сказала Муся нерешительно, опуская ресницы,- мне один раз показалось... Или я и вправду видела тебя в вагоне. В отражении, в стекле. Ну, у самого моего плеча. Твое кашне серенькое, я его когда-то штопала, твои,-она запнулась,-кудри твои золотые.- И приласкала его волосы беглым, робким взглядом бархатно-карих глаз.- А оглянулась - никого рядом нет. Это в метро было. В вагоне метро. Что ты на меня так смотришь?
Какой сегодня день особенный. День открытий. Или теперь так будет у него каждый день? Быть может, новая полоса в жизни Никиты? Он не знает. А мы с вами?
Муся всполошилась, гостеприимно захлопотала над столом:
- Еще кофе? Что ж ты так мало ел? Колбаса свежая, докторская. Творог домашний...
Муся с безвкусным колечком на пальце умеет видеть в стекле метро то, что не видят другие. Она поднимается до... До чего? Разве ты знаешь этому название? Странно всё. Мир был ясным, определенным, а теперь зыблется, как отражение в воде. Удобно ли будет жить в таком мире?
- Спасибо, Муся, больше не хочу.- Он встал.- Ты прости.
- Да что с тобой? Я не понимаю...
И она так и не поняла, почему он низко наклонил свою непокорную золотистую голову и на прощание бережно поцеловал ее руку с дешевым колечком - чего никогда не делал раньше. Старомодно даже поцеловал, почти по Дюма.
Где уж ей понимать... Она ведь простенькая, недалекая. Ее не назовешь проницательной, бедную Мусю.
- Будете, стало быть, вырубать? Решено?
Сидит на краю стула немолодой, поджарый, подобранный человек. Военная форма, забеленные виски, колодка награждений. Палку с резиновым наконечником прислонил к стене.