И цех встретил его хорошо. Сегодня как-то звучно шагалось по знакомым металлическим плитам, особенно чисто, радужно светило утреннее солнце сквозь стекла иереплетча- тых окон свода и смеялись жизнерадостно-красные огнетушители, вывешенные в ряд на такой же красной кричащей доске, как бы говоря: «Ничего плохого не будет, но все-таки мы здесь, мы на страже». Никита решил, глядя на самодовольные огнетушители: «Назло всему миру буду жить просто, легко, приятно. Вон как та блондинка, особенно не задумываясь, не дуря себе голову. Мяу у! Кук-ка-рекку!»
- ...Знаешь, тут главный просил,- К верстаку Никиты подошел мастер, поскреб ногтями лысину,- Обязательно, говорит, Никите Иванову дайте. Отшабрить брус гидросуппорта, ну, для 09. «Девятка» плохо идет, сам знаешь, что тебе втолковывать. И с этим гидросуппортом намудрили они в КБ, намодифицировали. Давай выручай. А свое потом доделаешь.
Трудоемкая операция - ручная шабровка. Но обойтись без нее на участке нельзя было, только она давала нужную точность.
- Ну что ж,- сказал Никита, втайне польщенный, но с непроницаемым лицом, оставляя начатую работу.- Надо так надо, я ведь не из капризных,- Он слыл на участке королем шабровки,- Переключусь,- И не упустил случая подковырнуть: - А в получку опять выйдет всего ничего и с боку бантик.
- Когдай-то у тебя... - возмутился мастер,- Крепко огребаешь, зачем зря болтать? Сдельщина, она...
- Да какая сдельщина? Выводиловка у нас. Сколько начальство выведет - и ладно. По принципу: «С потолка беру, делю на два».
Подпортив немного настроение мастеру (которого он во- обще-то уважал), лишний раз выказав свою независимость, Никита, сам в отличном настроении, отправился за брусом. Как-никак Аркадий Викторович, главный конструктор, просил сделать особенно тщательно. Значит, надо блеснуть.
...Специальным, остро заточенным инструментом - шабером - он снимал тончайший слой металла, микроскопическую стружку. Двигая шабер от себя, мелкими, точными, рассчитанными штрихами соскабливал крохотные ворсинки, волосинки металла, почти утратившие свои металлические качества, почти невесомые. Дымок курился - это вилась металлическая пыль? Или просто нагревался металл? Казалось, что стелется поземка.
Втянулся, разогрелся. Рука двигалась уже почти сама собой, без усилья. Рука стала умной, самостоятельной, самосознающей, А мысли шли своим чередом (пока еще можно о постороннем, пока не самое ответственное) - странные мысли, да, последнее время у него бывал очень странный ход мыслей,- и откуда что берется, с чего начинается... Исходное, начальное было часто совершенно пустяковым, случайным... Так и на этот раз...
Сухарь. Сухарь, размоченный в стакане. Мать любит... она сушит себе сухари, а зубы уже слабые, сушит, а потом их размачивает до слякотного состояния. Так все-таки у Муси тогда немного размок, как сухарь в чае? Было дело, а? Трудно вычислить себя. Себе себя не видно, нельзя ведь самому увидеть свой полный профиль или затылок, даже в зеркале (только при системе зеркал, но это уже...). Специально сушить на листе, возиться, а потом размачивать, где здесь логика? До чего же нетехнологично. Впрочем, все ли можно мерить логикой? Опять те же проклятые вопросы, от которых не могу избавиться.
Разве логично, если крупный физик бросается под поезд, чтобы спасти древнюю старуху? Для общества физик несравпенно нужнее, ценнее, тут не о чем даже говорить. Так как же? Любой, кто с ним, должен пытаться его удержать, спасти, не пустить и все прочее. А он сам? Хм. А если это не старуха, а собака... одна женщина при мне рисковала жизнью в гуще машин ради собаки с волочащимся поводком... не своей, незнакомой, заблудившейся. А я? Нет, ради собаки неразумно. Хотя у них бывают такие человечьи глаза, славные морды, у овчарок. Куда лучше красной рожи нашего хамоватого Жукова, который по рационализации и техпропаганде. Жуков продаст любого, если ему выгодно, а собака верна, предана до конца. Больше человек, чем человек,- хотя всего-навсего пес. Парадоксы изобретаешь, Никита? Ну хорошо, ради животного не будем рисковать жизнью, человек выше животного, животное пусть погибает, хотя и с симпатичными, человечьими глазами, полными муки. Пусть мнет его колесами, отрезает задние ноги, пусть. А старуха? Ее тоже пусть колесами, а?..Фу, черт, чуть было не испортил себе удовольствие от хорошей, доброй, вкусной работы. Во рту кисло. Нет, все это надо отпихивать от себя самым решительным образом. Иначе пропадешь. Если ты хочешь сохранить то легкое, радостное настроение, с каким ехал утром, то возьми себя в руки. Без мудрований! Без выкрутасов! Слышишь? А сейчас думать только о брусе для гидросуппорта! И больше ни о чем!...
Дальше пошло уже более трудное.
Подошел мастер, постоял за спиной, поскреб лысину. Никита не позволил себе это заметить, отвлечься, выйти из того состояния сосредоточенного равновесия, которое давалось ему только за трудной работой, в пылу увлечения работой, и было, возможно, ближе всего к состоянию счастья. Даже в спорте, в азарте игры или соревнования он не знал такого забвения себя, такого ощущения полноты возможностей, полноты жизни.
Мастер тихо исчез - Никите нечего было указывать, сам он не маленький, сделает как надо.
Захватив брус, Никита пошел к проверочной плите. Недовольно скривил губы - никто на ней не работал, а деревянная крышка, которой требовалось ее закрывать, стояла поодаль у стены. Ленятся, черти, делать как следует! Провел по поверхности плиты ладонью, потом концами своих гибких, чутких пальцев. Ну как? Нет ли едва заметной, крошечной царапины? Чтобы избежать забоин и царапин, класть и снимать деталь надо было возможно осторожнее, стараясь не задеть плиту краем, углом детали. Кончив работу, плиту следовало вытереть насухо, смазать тонким слоем масла и накрыть. Но некоторым не хотелось возиться - ладно, обмахну разок тряпицей, сойдет и так, без масла. А мастер, мужик толковый, добротный, опытный производственник, иной раз смотрел сквозь пальцы на такие мелкие нарушения: у человека воз работы, у человека заработок, надо понимать. Он в чем-то нажимал на рабочего, а в чем-то уступал, давал поблажки, соблюдая баланс, не желая портить отношения,- да, рекомендуется небольшие изделия притирать не только на середине плиты, но и сбоку, словом, по всей плоскости, чтобы был равномерный износ; но рабочему надо об этом специально думать, лишняя забота; будешь напоминать, скорее всего все равно не усечет, сделает, как ему проще, а в голове останется - мастер жужжит всякое, можно и не послушаться, ничего существенного...
Царапин вроде не нашлось, поверхность была в порядке. Но все-таки открытая, без крышки плита рассердила Никиту, выбила его из колеи. Захотелось разрядиться, на ком-то сорвать свое раздражение. А виноватых поблизости не было.
Был невиноватый.
Недалеко от плиты возился рабочий Соколенок, нагнувшись над ящиком с какими-то деталями. Никита поднял одну бровь, неприятно поджал губы, сделал равнодушно-презрительное лицо (с таким лицом двигаются некоторые заправские любители танцев, бестрепетно положив руку на бедро партнерши, как будто это стол или подоконник).
- Это не вы случайно,- Никита обращался к Соколенку,- сейчас работали на плите? Не вы случайно позабыли закрыть?
Он был оскорбительно вежлив. Обычно в цехе говорили «ты», погрубее и куда более дружелюбно, даже если ругались.
Соколенок, много старше Никиты, отец семейства, пришел в цех в прошлом году учеником и только недавно получил разряд. Он был строевым командиром; прыгая с парашютом, неудачно приземлился, слегка повредил ногу, в результате пришлось демобилизоваться. Слесарная работа у него не очень ладилась, человек зрелый, самолюбивый, Соколенок страдал от своего ложного положения, каждый случай брака, каждую свою ошибку переживал так болезненно, что трудно было смотреть на его широкое побледневшее лицо с дергающимися губами. А тут еще выбрали в цехком (хотя он отказывался, просил повременить). Он вел кружок в сети политучебы, выступал на собраниях и, выступая, говоря разные хорошие слова, остро чувствовал, что не заработал еще права их говорить, что любой может бросить ему в лицо: «Языком ты мастер работать, а вот руками...» Его щадили, не вывешивали на доску брака, давали встать на ноги, а ему казалось, что это еще хуже: искусственно оберегают авторитет, держат на особом положении. И может быть, больше всего его смущало молчаливое презрение Никиты Иванова, который смотрел сквозь него как сквозь стекло, смущала надменная усмешечка «будущего главного», острый взгляд, кинутый на ходу, через плечо, как раз тогда, когда у Соколенка неприятно, фальшиво заскрежетал напильник или вкось скользнуло зубило под неточным ударом молотка.