Это еще не сказка, а присказка, сказка вся впереди... Беги, крутись, клубок-колобок, разматывайся, моя шерстинка, да смотри не оборвись. Куда-то ты меня приведешь...
В тот день Никита Иванов спустился по эскалатору метро, держа под мышкой толстенный учебник К. М. Быкова, Е. С. Быковой, Г. Е. Волосюк, А. П. Дубинина, Г. В. Кольраби и Д. И. Слоним по какой-то очень важной технической дисциплине, названия которой я сейчас не могу вспомнить. Впрочем, это не имеет прямого отношения к нашей истории.
После жарких и ярких московских улиц, разморенных зноем, утомительно пыльных, внизу в метро было хорошо - сумрачно, прохладно, откуда-то издалека поддувал ветерок, похожий на морской, мороженщица предлагала крепкое неталое мороженое в вафельных стаканчиках, шарканье шагов в длинном сводчатом коридоре звучало как-то сыро, мокро, точно в подводном царстве.
Никите нужно было съездить к своему другу Вадиму Ларионову и дать ему на несколько дней учебник. Вадик был на том же курсе, что и Никита, только учился в другом институте и на дневном отделении.
Подошел состав. Народу на перроне было много. Люди мягко, податливо, большим комом вкатились в вагон - так выдавливается паста из тюбика, и Никита вошел вместе со всеми, стараясь углом Быкова, Быковой, Волосюк, Дубинина, Кольраби и Слоним не угодить в бок строгой очкастой женщине или не смазать загорелого мальчишку по кудрявой растрепанной голове.
Сесть Никите, разумеется, не пришлось. Он стоял, не держась за поручни, глядя в густо-черное, блестящее окно, упертое в стену, за которым бежали смутно видимые толстые, в руку, кабели, создавая общее ощущение движения, стремления, ощущение струения темных подземных вод. А сверх этого накладывалось, на этом фоне лежало отражение вагона, четкое, чистое, фотографически точное, со всеми деталями, лежал мир вагона, словно залитый лаком, с блеском металла и блеском стекла, отраженного в стекле, с белым квадратом «Правил» и красным сучком стоп-крана. За всем этим, за лицами и руками людей, за изгибающимися по- змеиному металлическими поручнями время от времени пролетали смазанные пятна подземных огней, которые трудно было разглядеть, и все так же по-прежнему струились, стремились, тянулись, сближаясь и расходясь, линии черных кабелей.
В стекле отражались люди. Суровая женщина в очках, с портфелем и круглым футляром для чертежей. Мужчина, читающий газету. Кудрявый загорелый пацан, при нем бабушка с набитой авоськой. И где-то по соседству с Никитой, по немного на втором плане, виднелось лицо девушки в рамке прямых волос, падающих почти до плеч,- задумчивое светлое лицо, сосредоточенное, с высоким лбом и смелым разлетом бровей, с немного как бы припухлыми глазами и крупным, хорошо очерченным ртом. Девушка стояла, прислонившись плечом к стойке. Она была не из тех, которые сразу бросаются в глаза (в московской толпе встречаются девушки более нарядно и приманчиво одетые, более затейливо причесанные). На этой платье выглядело незаметно, мягко падающие темные волосы лежали без принуждения, по своей воле, совсем просто. Но в ней привлекало спокойное достоинство, внутренняя свобода. Бледные губы не тронуты помадой, поза естественная, не претендующая на внимание, не отработанная дома перед зеркалом; да и все в ней естественно, неброско, не рассчитано на эффект,
Никита знал, что отражение иногда бывает обманчиво. Ему очень хотелось убедиться, как же выглядит девушка на самом деле. Медленно, нарочито небрежно он стал поворачивать голову, чуть насвистывая, разглядывая потолок, плафоны. Ну вот, теперь можно и... Но что такое? Девушки не было. Когда же она успела уйти? И как это он дал маху, прозевал? Эх, черт, слишком медленно маневрировал. Это ому урок на будущее.
Никита мимолетно огорчился и, бросив свои хитрые маневры, встал опять в прежнюю позицию, лицом к окну. Отражение в окне, как отражение в темном спокойном озере, было идеально четким. Очкастая женщина с футляром на коленях, мужчина, наглухо прикрытый газетой (видны только руки), мальчишка... А из-за плеча Никиты выглядывало задумчивое девичье лицо в обрамлении ровных волос, все такое же благородно-спокойное, с высоким лбом и тенями на щеках от длинных ресниц. Она тут! Она и не думала уходить. Стоит, углубленная в себя, сосредоточенная на чем-то своем, отгороженная от вагонной суеты. Интересно, как он мог ее не заметить? Чепуха какая-то.
Никита резко развернулся на сто восемьдесят градусов. Девушки не было среди пассажиров. Была бабушка. Был мужчина. Был мальчик. Девушки не было.
А отражение? Он глянул в окно. Была бабушка. Была женщина в очках. Был мальчишка. Была девушка.
Невероятно, но так. С этим приходилось примириться. Это был факт, который нельзя было отрицать: в отражении девушка была, а в вагоне ее не было. Все остальное повторялось дважды, и в вагоне и в отражении, все до мельчайших подробностей, до красной черточки тормоза, до блика на стекле «Правил», до отогнутого угла газеты. А ее не было. Она существовала только в отражении. Только там он мог видеть это твердо очерченное, но очень женственное лицо, с тенями полуопущенных ресниц, за которым не прекращалось струение, мерцание, дрожали и беззвучно пели натянутые струны подземного мира, проскакивали, лучась, редкие огни. От мелькания, мерцания ее лицо казалось призрачным, тоже мерцающим, странным - ив этой странности удивительно своеобразным, неповторимым.
Девушка в отражении жила, двигалась, жесты ее были будничными, обычными. Вот убрала со щеки упавшую прядку волос. Вот открыла сумочку и стала что-то искать.
Струение нитей замедлилось, оборвалось, в окно ударил свет - отражения больше не было, были мраморные арки станции. Состав остановился. Поездка окончилась, станция была конечной. Все двинулись к выходу, оставляя позади себя длинные голые коричневые диваны опустевшего вагона, притихшего и ярко освещенного, как магазин после закрытия. Никита вышел на перрон. Прижимая локтем Быкова, Быкову и всю компанию, он смотрел па двери вагона и как будто чего-то ждал. Чего?
Последним вышел мужчина, складывая на ходу газету, засовывая ее в карман пиджака. Зашипел сжатый воздух, двери по всему составу закрылись. На перроне было безлюдно, только в глубине станции по лестнице поднимались отставшие пассажиры. Мрамор дышал холодом. Дежурная уже стояла наготове с поднятым красным диском, чтобы подать сигнал к отправлению.
Неожиданно сине-голубые двери снова открылись - точнее, приоткрылись - примерно на такое расстояние, что мог пройти подросток или тонкая гибкая девушка. После короткой паузы, небольшой заминки, похожей на раздумье, обе половинки дверей опять сошлись, мягко толкнувшись черными резиновыми губами. II что-то, казалось, прошло, прошелестело мимо Никиты, совсем близко от него. Он явственно ощутил движение воздуха.
Поезд ушел, втянулся в отверстие туннеля, на прощание прочертив по мрамору хвостовыми огнями красную полосу. А с другой стороны подошел новый, встал с закрытыми дверями, и за его стеклами изгибающиеся никелированные поручни блестели холодно, официально, отрезвляюще.
Только теперь Никита ощутил под мышкой тяжесть здоровенного тома и сообразил, что проехал станцию, на которой должен был выходить.
Прежде чем по-настоящему вводить в действие главного героя этой повести-сказки (а читатель уже, конечно, догадался, что Никита Иванов будет главным героем), автору хотелось бы дать ему характеристику. Рассказать, какой у него номер ботинок и особенности характера. Чтобы читатель знал, с кем ему придется иметь дело.
Кстати, так уж положено, без характеристики нынче ни одно серьезное дело не делается. Будем уважать обычаи.
Не тревожьтесь: я не собираюсь давать всю характеристику Никиты Иванова разом. В самом деле, она длинновата, и, боюсь, вы без всякого стеснения пропустите ее, залистаете.
Буду давать по частям - законная хитрость автора. Между занимательными действенными эпизодами (а я уж постараюсь, чтобы они вышли занимательными) пойдут небольшие отрывки характеристики, такие, чтобы читатель не успел основательно заскучать. Согласны? Ну, вот и хорошо, договорились.