— Правда, не скажете никому? — прошептала я.
— Правда, — ответил он серьезно.
— А… лекарство горькое?
— Нет, — в голосе Грина послышалась улыбка. — Очень приятное на вкус и совершенно безвредное. Сам его принимаю — другого я вам и не предложил бы.
Возможно, он врал, нагло и беззастенчиво. Возможно, нет.
Но в одном он был абсолютно прав: даже умным и сильным девушкам порой нужна помощь, что уж говорить о таких никчемных дурочках как я?
Меня устроили в маленькой палате на третьем этаже, в так называемом «тихом крыле», которое курировал лично заведующий. Чуть дальше по коридору, в такой же палате лежала, который месяц не приходя в сознание, Ева Кингслей, но, свернувшись клубком на кровати, закутавшись в одеяло и носом уткнувшись в хрустящую от крахмала наволочку, я не думала об этом. В мыслях было другое. Вопросы. Ответы. Сожаления. Почему тогда, в моем мире, судьба не назначила мне врачом такого как Грин? Пусть бы все случилось как случилось, но почему потом никто не сказал мне так просто, как сегодня о том, что нет ничего стыдного и позорного в том, чтобы признать свою слабость и принять помощь? «Поплачь — легче станет», которое я слышала со всех сторон, — совсем не то. Почему там и тогда никто не подумал о том, что меня нельзя оставлять одну с этими слезами? Почему не уложили меня в тихой палате, не напоили лекарством, оказавшимся и в самом деле не горьким? Почему никто не вспомнил о пресловутой врачебной тайне, этике или как бы оно там ни звалось — о том, что не позволило бы шептаться за моей спиной, отсекло бы любопытные взгляды и слухи, переползавшие следом за мной из отделения в отделение?
Грин не отчитывался перед принявшими меня на свое попечение сестрами, но и секретности не нагнетал. Несколько общих фраз, не оставивших простора для воображения. Четкие рекомендации. Нужно понаблюдать, да. Чтобы не возникло осложнений. Возможна аллергическая реакция на ряд препаратов, поэтому пока только покой и обильное теплое питье… Капли — те самые, не горькие — он принес мне сам и в листок назначений не вписывал.
После этих капель тело сделалось легким и в мыслях посветлело, словно порыв свежего ветра разогнал удушливый туман. Но надолго ли?
Доктор взял меня за руку, с минуту слушал пульс, а затем вынул что-то из кармана и намотал мне на запястье. Прохладное, блестящее.
— Это тоже не повредит, — сказал он.
При ближайшем рассмотрении «это» оказалось низкой мелких стеклянных бусинок.
— Помните волоски из гривы единорога? Один из них тут вместо нити. Если носить на запястье, нормализирует давление и способствует спокойному сну.
«Снова ставите на мне опыты?» — хотела спросить я после такого объяснения, но говорить стало лениво. Если бы не это, поинтересовалась бы заодно, откуда у него бусинки…
— Просто конский волос смотрится не очень, а стекляшки завалялись дома, — и без моих вопросов сообщил Грин. — Хотя ювелир из меня, прямо скажем, так себе.
Я бы так не сказала. Браслетик вышел симпатичный. И прозрачные бусинки нескольких оттенков голубого, нанизанные последовательно, так, что один тон переходил постепенно в другой, вряд ли, чтобы просто «завалялись». А еще браслет делался явно для женщины: это было понятно и по его внешнему виду, и по длине нити, которая не сошлась бы на мужском запястье.
Тогда я и вспомнила о миссис Кингслей.
Но когда уже собралась спросить Грина о его пациентке, оказалось, что доктор давно уже вышел из палаты, а я даже за случайный подарок не успела поблагодарить.
И не только за подарок.
Глаза слипались, но я все же встала. Набросила на плечи покрывало, укуталась и вышла в коридор. Неподходящий вид, чтобы разгуливать по лечебнице, но я надеялась, что Грин не успел далеко уйти.
И не ошиблась.
Дойдя до лестницы, услышала голоса и остановилась. Не хотелось вклиниваться в разговор. Да и подслушивать его, по-хорошему, не стоило…
— Могли бы проявить деликатность, — строго выговаривал своему собеседнику Оливер Райхон, и я со вздохом схватилась за голову. Бог мой, что со мной было, если я даже об Оливере позабыла напрочь, едва обосновавшись в больничной палате?
— Деликатность? — желчно переспросил Грин. — А что, по-вашему, я проявляю второй час к ряду? У меня уже скулы сводит от слащавых улыбок, которые я расточаю перед вашей подопечной, а вы требуете, чтобы я улыбался еще шире?