– Это было бы то, что называется стрельбой по сидящим птичкам?
– Это относится и к говорящим о сидящих птичках. Я изменил свое отношение к этому вопросу. Я хочу быть похожим на вас и собираюсь стрелять в них, сидящих или летящих.
– Вы решили заняться этим видом спорта?
– Нет. Я хочу сказать: я вас не осуждаю.
– Тогда я считаю, что бриллиантовая брошь слишком ценная вещь, чтобы рисковать, отправляя ее по почте, как вы думаете?
– Ваша брошь – ваш риск, вам и решать! – сказал я, стараясь придать голосу твердость.
– Я не думаю, что посылать ценную вещь по почте – лучший выход из создавшегося положения.
– Тогда я сам привезу ее вам.
– О нет, я не хочу доставлять вам столько хлопот. Где вы живете, Дэвид?
– У меня комната на первом этаже, Виа Карнина, двадцать три. Это сразу за театром “Ла Скала”.
– Я сама приду за брошью завтра около семи вечера.
– Должен предупредить, моя комната далеко не лучшее для богатой синьоры, – сказал я хрипло, – но это ваш выбор!
– Завтра вечером в семь! Спокойной ночи, Дэвид.
– Спокойной ночи, – ответил я.
Глава 2
В пятницу я закончил экскурсию в пятом часу. Супружеская пара – пожилые американцы – была искренне благодарна за экскурсию. Я провел их по всему собору. Они заплатили три тысячи лир. Это, конечно, слишком много за то время, которое я был с ними.
Они садились в машину, когда из сумрака собора вынырнул Торрчи и, слегка толкнув меня плечом, сияя улыбкой, сказал:
– Я рад, что ваш бизнес оживился, синьор Дэвид. Фортуна повернулась к вам лицом?!
– Да, похоже. – Я вложил в его ладонь пятисотенную купюру. – Спасибо за то, что выручили. Ваши пятьсот лир принесли мне удачу!
Легким движением убирая деньги в карман, он спросил:
– Вы решили, что делать с брошью?
– Я не продаю ее. Брошь мне не принадлежит. Я должен вернуть ее.
Торрчи скривился:
– Синьор Дэвид, вы же знаете, как я люблю вас, и должны простить меня, но я уверен, нет на свете такой женщины, которая стоила бы двести тридцать тысяч лир. Меня не интересует, кто она такая, но только она не стоит таких денег!
– Почему вы говорите и о броши, и о женщине как о товаре?
– Простите, но мне кажется, вы совершаете ошибку. Я случайно видел то, что произошло между вами и синьорой в соборе, когда вы полагали, что вас никто не видит. Я понимаю вас: такая красивая женщина просто создана для любви. Но если бы вы продали брошь мне, вы могли бы использовать деньги с большей для себя пользой. А если вы вернете брошь синьоре, вы просто получите ее благодарность, ну, может быть, еще что-нибудь приятное, но потеря денег по сравнению с тем, что она может вам предложить, уверяю вас, очень неудачная сделка!
Я засмеялся:
– Убирайтесь, я не продаю брошь.
– Не спешите, синьор Дэвид, – сказал Торрчи озабоченно. – Я предлагаю: двести пятьдесят тысяч лир и Симону. Вот это будет великолепная сделка! Симона образованная, интеллигентная женщина и очень искусна в любви. Правда, она вспыльчива, но там, где страсть, там и огонь. Бейте ее иногда, и она будет вам очень признательна. Ну? Понимаете, какую грандиозную сделку я вам предлагаю?
– Прекрасная сделка, но я не продаю брошь. Она не принадлежит мне. Если бы она была моей, я не колебался бы ни минуты. Так что оставим этот пустой разговор.
Торрчи печально покачал головой:
– Я вижу, что синьора произвела на вас слишком большое впечатление. Это плохо. Слепая любовь к добру не приводит!
– Разговор окончен, Торрчи!
– Думаю, вы еще пожалеете о вашем решении, – сказал он, пожимая жирными плечами. – Человек, который предпочел женщину деньгам, накликает на себя несчастье. Остается только молиться за вас.
– Катитесь к черту! – выругался я, потеряв терпение. Но в душе испугался. В словах Торрчи было что-то тревожное, очень похожее на то, что нашептывал мне мой внутренний голос после того, как я поговорил с Лаурой по телефону.
– Я попрошу Симону помолиться за вас. – И Торрчи с видом исполненного долга, склонив голову над уныло повисшими плечами, пошел через соборную площадь.
Бронзовая ваза с бегониями стояла на столе возле окна, репродукция Боттичелли была спрятана под кроватью. Я позаимствовал яркую красно-синюю скатерть у Филиппо, синее покрывало у Умберто и очень хороший персидский ковер у Джузеппе. Теперь я едва узнавал свою комнату. Беспорядка в комнате стало меньше, но обои все так же раздражали меня.
Я купил две бутылки сасселлы, а Пьеро сделал сандвичи. С видом человека все понимающего он принес два бокала и две тарелки, а в последний момент настоял на том, чтобы я взял полбутылки коньяка, который, как он сказал, дополнит и украсит мой стол.
Мой костюм был вычищен и выглажен, я заложил наручные часы и купил недорогую пару обуви. Все было готово. Я стал ждать! Высунувшись в окно, рискуя свернуть себе шею, я бросил взгляд на часы на церкви в конце улицы. Без пяти семь.
Я закурил сигарету, в очередной раз переставил для пущей красоты бутылки на столе и расправил несуществующие складки на покрывале. Во рту пересохло, сердце учащенно билось, и я слегка задыхался. Последние два дня все мои мысли были заняты Лаурой, и вот я сейчас увижу ее.
Я сел в кресло и попытался закурить сигарету, но, затянувшись, обжегся и загасил сигарету.
Я встал, хотел взять другую сигарету, и тут раздался стук в парадную дверь. На несколько секунд я словно оцепенел: сжимал ладони, дыхание сперло. Наконец я опомнился, открыл дверь комнаты и бросился по коридору к входной двери.
На тротуаре стояла Лаура Фанчини, в синем платье из хлопка, в соломенной широкополой шляпе, закрывающей лицо, и в темно-зеленых солнечных очках. Лицо безжизненно, глаз не видно, в руках сумочка.
– Хэлло, Дэвид! Не правда ли, я пунктуальна?
– Да. – Мой голос охрип. – Не хотите ли войти?
Я посторонился, и она прошла мимо меня.
– Сюда, пожалуйста, – сказал я и толчком распахнул дверь в свою комнату. – Извините, но у меня здесь тесновато.
Она вошла в комнату, огляделась, потом сняла очки и с улыбкой повернулась ко мне:
– Вы очень постарались, чтобы все выглядело так приятно, не так ли?
– У меня отличные друзья. – Я закрыл дверь, и сразу стало понятно, как мала моя комната. – Вы долго искали мой дом?
– О нет, одно время я ходила в “Ла Скала” каждую неделю.
Она сняла шляпу и положила ее вместе с сумочкой на комод, потом подошла к зеркалу, висящему над камином, и, слегка касаясь тонкими бледными пальцами волос, поправила прическу.
Я не мог оторвать глаз от нее, стоял и смотрел, не в силах поверить, что она действительно здесь.
– Когда ветер дует в мою сторону, я могу слушать музыку, – невпопад произнес я. Она, улыбаясь, повернулась ко мне:
– Соборы и музыка! Великолепно! Как подвигается книга?
– С недавних пор я мало пишу. Иногда я не заглядываю в нее неделями.
Я понимал, как я неуклюж и неловок, но ничего не мог с собой поделать. То, что Лаура была здесь и так близко от меня, совершенно смутило меня, я нервничал.
– Это она? – Она подошла к столу. – Можно мне взглянуть?
– Пожалуйста, если хотите.
Она наугад взяла несколько страниц и стала читать.
– У вас очень красивый почерк, такой аккуратный, и я вижу, у вас много написано.
– Я не написал и половины того, что задумал.
– Нет ничего удивительного. Такая работа пишется не сразу.
Повисла длинная пауза. Тишина давила на меня. Я заколебался: навряд ли эта встреча будет успешной. Я запаниковал и даже спросил у себя, зачем эта женщина появилась здесь.
– Может, возьмете сандвич? – сказал я, понимая, как безнадежно хрипло звучит мой голос. – Может быть, вы голодны?
Она закрыла рукопись и повернулась. Я заглянул в ее глаза, и кровь застучала у меня в висках.
– Голодна? – переспросила она. – Да, я голодна последние четыре часа.
Церковные часы пробили девять, когда она пошевелилась и отодвинулась от меня.