Во многом со «второй софистикой», с увеличением интереса греков к своему прошлому можно связывать формирование в первые века н. э. жанра энциклопедической литературы, представленной произведениями лексикографов, паремиографов (толкователей пословиц) и др. Произведения такого рода дошли уже от эпохи Антонинов, и впоследствии их становилось все больше и больше едва ли не с каждым веком. Их авторы, эрудиты-антиквары, как правило, чужды какого бы то ни было стремления к риторической обработке материала; их сообщения, написанные простым и безыскусственным стилем, краткие порой до скупости, представляют собой чистую информацию.
Самые ранние из дошедших до нас лексикографических трудов относятся ко II в. н. э. Это «Ономастикой» Юлия Полидевка (Поллукса) и «Словарь к десяти аттическим ораторам» Валерия Гарпократиона[69]. Полидевк в пассаже об остракизме (VIII. 19–20)[70] дает оценку этой мере, считая, что ей подвергали δ αρετής φθόνον μάλλον ή διά κακίας ψόγον; в этом он не выходит за рамки предшествующей традиции. Интересно, что при толковании числа 6000 в связи с остракизмом антиквар примыкает к Филохору, а не к Плутарху: по его мнению, таково было число голосов, которое следовало подать против одного человека, чтобы добиться его изгнания. При этом заметим, что в целом Полидевк не опирается слепо на Филохора и там, где нужно, проявляет самостоятельность. Так, он пишет, что на время проведения остракофории огораживалась некая часть Агоры (τι τής άγοράς μέρος), а не вся городская площадь, как утверждает аттидограф. Здесь Полидевк находится в согласии с Плутархом, и, как ни парадоксально, в данном случае правы оказываются поздние авторы, а не ранний и авторитетный историк Аттики[71].
Об одной из статей словаря Гарпократиона мы уже имели случай упомянуть выше. Это статья о Гиппархе, в которой лексикограф цитирует фрагмент F6 Андротиона и которая стала предметом горячих дискуссий в связи с вопросом о времени введения остракизма. Гарпократион упоминает об остракизме и в некоторых других статьях (s. ν. 'Αλκιβιάδης; s. v. Ύπέρβολος), но в них ничего принципиально нового не сообщает.
Говорится об интересующем нас институте и еще в нескольких лексиконах римского времени, в том числе, в словаре выражений, употребляемых Платоном, составленном в IV в. н. э. неоплатоником Тимеем (s. ν. έξοστρακισμός), а также в сборнике позднеантичных лексикографических сочинений, в большинстве своем анонимных, известном под условным названием Lexica Segueriana и опубликованном в начале XIX в. И. Беккером в первом томе своих Anecdota Graeca. К интересующим нас особенностям этого последнего памятника следует отнести тот факт, что в нем (Bekker Anecd. 1.285.20 sqq.) эксплицитно обозначаются различия между остракизмом и собственно изгнанием (φυγή): в отличие от изгнанных, у подвергшихся остракизму имущество не подвергалось конфискации, кроме того, им определялись срок и место пребывания, а изгнанникам — нет. Строго говоря, скрупулезной точностью этот пассаж не блистает. Во-первых, существовали разные виды изгнания, и не обязательно все они должны были сопровождаться конфискацией имущества[72]. Во-вторых, не вполне правильно суждение об определении места пребывания для лиц, подвергшихся остракизму: им назначалось, да и то не с самого начала существования института, не конкретное место, а лишь некие (весьма расплывчатые) границы, за которые они не имели право выходить (подробнее см. ниже, гл. III, п. 3). В-третьих, поскольку остракизм был одной из разновидностей изгнания, вряд ли методологически правомерно противопоставлять их друг другу: получается противопоставление части и целого. Тем не менее попытка такого противопоставления, предпринятая безымянным лексикографом, оказалась привлекательной для его более поздних коллег по жанру, и у них мы неоднократно будем встречать то же самое.
Абсолютно необходимо остановиться и на такой категории письменных источников, как схолии — позднеантичные комментарии, обычно анонимные, к произведениям более ранних авторов. Наиболее информативны в интересующем нас отношении схолии к Аристофану; некоторые сведения об остракизме содержатся также в схолиях к Фукидиду, Лукиану, Павсанию, Элию Аристиду. Время составления тех или иных схолий чаще всего не поддается сколько-нибудь точному определению. Впрочем, этот вопрос и не имеет действительно принципиального значения. По сути дела, не так уж и важно, работал ли данный конкретный комментатор в IV, V или даже X веке: в любом случае от событий классической эпохи его отделял колоссальный временной промежуток. Важнее оказывается другое: на какие источники схолиасты опирались. И картина, взятая в этом ракурсе, оказывается, без преувеличения, блестящей: в схолиях сплошь и рядом цитируются аттидографы, Феопомп, Феофраст и другие в высшей степени авторитетные писатели. Схолии, в частности, стали настоящим кладезем для ученых, составлявших корпусы фрагментов древнегреческих историков (Мюллера, Якоби). Конечно, вряд ли поздние схолиасты непосредственно работали со всеми теми авторами, на которых они ссылаются; значительная часть таких ссылок просто позаимствована ими у представителей александрийской филологической науки эпохи эллинизма (таких, например, как упоминавшийся выше Дидим). В любом случае, однако, перед нами некая непрерывная традиция; пусть в ней из-за большого количества звеньев порой и может возникать эффект «испорченного телефона», но в целом в аутентичности многих сохраненных схолиастами сведений вряд ли можно сомневаться.
69
Впрочем, словарь Гарпократиона имеет менее четкую датировку. Иногда его относят к III или IV в. до н. э.
70
В сочинении Полидевка, в отличие от подавляющего большинства позднейших лексиконов, слова и выражения расположены не по алфавитному, а по тематическому признаку.
72
Наиболее фундаментальный труд о разных типах изгнания в греческом мире: