Остракизм в Афинах

Прежде всего, нетрудно заметить, что среди вполне реальных деятелей афинской истории классической эпохи, которых источники называют жертвами остракофорий, оказался один мифологический персонаж, а именно Тесей. Естественно, речь об историчности его остракизма попросту не идет. Даже в том случае, если у этого героя аттических сказаний был некий реальный прототип, живший и действовавший в микенскую эпоху[342], об этом прототипе мы практически ничего не знаем и знать не можем. В связи с Тесеем вопрос, видимо, должен быть поставлен иначе: как вообще получилось, что традиция (и при этом в лице, например, такого видного своего представителя, как Феофраст), вроде бы вопреки всякой очевидности, включает его в число жертв остракизма, более того, делает его одним из возможных кандидатов на изобретение самого этого института (Евсевий). Данный вопрос будет рассмотрен нами ниже, в контексте проблематики, порождаемой гипотезой о существовании ранних, доклассических форм остракизма (гл. II, п. 2).

Далее, остракизм Клисфена — реформатора афинского государства, «отца» классической демократии. Об этом остракизме сообщает один — единственный автор, к тому же довольно поздний, а именно Элиан (Var. hist. XIII.24). Его сообщение, согласно которому Клисфен сам ввел остракизм и сам же стал его первой жертвой, в данном случае не может вызвать никакого доверия[343]. Во-первых, Клисфен — далеко не самая малоизвестная фигура истории Афин; о его жизни и деятельности писали уже такие авторитетные авторы V–IV вв. до н. э., как Геродот, Аристотель и др. И ни один из них ни словом, ни полусловом не дает ни малейшего намека на то, что к этому политику когда-либо был применен остракизм или что-то в этом роде. Странным было бы, если бы эрудит римской эпохи, в рассматриваемой ситуации фактически противостоящий всей остальной античной историографии, знал что-то такое, чего, кроме него, решительно никто не знал. Во-вторых, ни на одном из десяти с лишним тысяч открытых на сегодняшний день остраконов имя Клисфена, как и следовало ожидать, не прочитано. Не удивительно и вполне правомерно, что, насколько нам известно, практически никто из исследователей не считает остракизм Клисфена историчным[344].

Но, может быть, Элиан следовал какой-то ранней и достоверной альтернативной традиции, не дошедшей до нас? Именно так полагал Ф. Якоби, утверждавший даже, что исследователь, которому посчастливится определить первоисточник интересующего нас пассажа, разгадает загадку возникновения остракизма[345]. Впоследствии Дж. Кини и А. Раубичек претендовали на то, что им удалось найти этот первоисточник — «Законы» Феофраста, как они считали[346]. Однако в соответствующем месте источниковедческого раздела мы показали, почему это совершенно невозможно. Насколько нам представляется, сообщая об остракизме Клисфена, римский автор вообще вряд ли опирался на сколько-нибудь достоверные данные. Не исключено, что он попросту сам сконструировал это событие афинской истории: уж слишком хорошо оно укладывалось контекст тех анекдотов, которые Элиан передает в рассматриваемой главе (законодатели, пострадавшие от своих же законов: оратор Ликург, ограничивший роскошь женщин и наказанный за нарушение этих ограничений его же женой; Перикл, отнявший у сыновей женщин — неафинянок гражданские права и впоследствии оставшийся с единственным незаконнорожденным сыном от Аспасии; Залевк, отдающий собственный глаз, чтобы спасти сына, совершившего преступление).

Создавая аналогичный эпизод с Клисфеном, Элиан мог совершить контаминацию двух традиций о появлении остракизма. Одна из этих традиций, ставшая общераспространенной, называла его учредителем именно Клисфена. Другая (восходящая к Феофрасту) указывала на то, что остракизм ввел Тесей и сам же стал его первой жертвой. Создав «гибрид» двух традиций, Элиан взял из первой имя законодателя, а из второй — идею лица, пострадавшего от собственного закона. Действительно, если сопоставить сообщение Элиана с текстом, отражающим вторую, «тесеевскую» традицию (Euseb. Chron. II. p. 60 Schoene), выявится немало общего, в том числе на лексическом уровне.

Элиан: Κλεισθένης δέ о Αθηναίος το δειν έξοστρακίζεσθαι πρώτος έσηγησάμενος, αυτός ετυχε τής καταδίκης πρώτος.

Евсевий: Θησεύς… πρώτος έξωστρακίσθη αυτός πρώτος θείς τον νόμον.

342

Мы, вопреки мнению В. П. Яйленко, считающего Тесея чистой фикцией (Яйленко В. П. Архаическая Греция и Ближний Восток. М., 1990. С. 228–229), все же не исключаем принципиальной возможности существования подобного прототипа. Нам не представляются достаточно весомым аргументом против такой возможности соображения вышеназванного исследователя об этимологии имени этого афинского героя. Не говорим уже о том, что в настоящее время, благодаря привлечению негреческого (в частности, хеттского) материала, можно уже уверенно судить о наличии реальных прототипов у целого ряда, казалось бы, вполне мифологических персонажей, таких, как Атрей, Парис-Александр и даже Агамемнон (Гиндин Л. А., Цымбурский В. Л. Гомер и история Восточного Средиземноморья. М., 1996. С. 128–131).

343

Ср.: O'Neil J. L. The Origins and Development of Ancient Greek Democracy. Lanham, 1995. P. 31.

344

За единственным исключением: Keaney J. J., Raubitschek A. E. Op. cit. P. 90 (за высказанную здесь точку зрения отвечает только Раубичек, но не Кини, что специально оговорено).

345

Jacoby F. Die Fragmente… V. 1. P. 124.

346

Keaney J. J., Raubitschek A. E. Op. cit. P. 91.