Да, слова ему иногда подчинялись. А научиться распоряжаться ими по-своему усмотрению не так-то просто. Это он тоже по себе знает. Потруднее, пожалуй, чем стрелять из пушки…
Сергей лежал с раскрытыми глазами и придумывал одну за другой истории, которые могли бы приключиться с этой самой копейкой.
Она была главной героиней его сказки — крохотная, потертая, щербатая, еле видная в заскорузлых мужицких пальцах. А мужиком был, несомненно, Петр — добряк, трудяга, но горемыка и бедняк беспросветный. И был еще поп, с жадными зенками. И становой, вроде щедринских градоначальников. И много-много всяких русских людей, которых незаметная копеечка забирала в свой хоровод.
Сергей так и заснул со своей сказкой, а над ним, и над Димитрием, и над Петром, который спал в избе, и над всей деревней, над всей Россией мерцали в ту ночь звезды, словно светлые копеечки, неизвестно зачем и для кого заброшенные в темное небо.
Солнце утром просунулось в щелку между стропилами и соломой, нашарило чью-то щеку и пощекотало ее лучом.
Димитрий заворочался, открыл глаза.
Сергея рядом не было.
Проморгавшись, Димитрий полез по лестнице вниз и во дворе увидел друга.
Поджав ноги, тот сидел у чурбака, на котором они вчера учились колке дров.
Давно, с юнкерской поры, не видел Димитрий такого блаженно-сосредоточенного выражения на лице Сергея.
«Ах ты, черт-мозговик, — тепло подумал Рогачев, — все бы тебе над бумагами корпеть, ума набираться. Когда же это его с сеновала сдуло?»
Медленно ступая босыми ногами по влажной траве, он подошел к Сергею и заглянул в листки на чурбаке.
Сергей не зыркнул, как бывало, сердитыми глазами, наоборот, отодвинулся, чтобы Димитрию лучше было видно.
«Правильное, братцы, житье было на Руси, — читал Димитрий знакомый буреломный почерк, — когда не было на ней ни господ, ни попов, ни купцов толстопузых».
— Это что? — спросил Димитрий.
— Ты читай, читай, — довольный, подзадорил его Сергей.
Димитрий опять зашагал по бурелому:
«Да только не долго так было, сказывают старики, потому увидел черт, что одолевает его мужик: нет на земле ни обмана, ни воровства, ни грабительства… И стал черт думать крепкую думу: как бы ему испортить род человеческий. Семь лет думал черт, не ел, не пил, не спал… и выдумал — попа. Потом еще семь лет думал и выдумал — барина. Потом еще семь лет думал и выдумал — купца».
— Ну как? — не утерпел автор.
— Занятно. А дальше что?
— Дальше — известное дело: напустил их черт на мужика. А мужик, вместо того чтобы им башку свернуть, пока не расплодились, одел их, напоил-накормил и на шею себе посадил.
— Похоже на правду, — заметил Рогачев, — и складно получается.
— Я и думаю сказку написать, — обрадовался Сергей.
— Какую же сказку?
— О копейке.
— Вон что. Ну-ка, расскажи.
Димитрий забыл, что надо бы сбегать на речку выкупаться, стоял рядом с Сергеем, шевелил пальцами ног в траве. Дослушав, спросил:
— Ты ее долго писать будешь?
— Как получится.
— За неделю надо, — заявил Димитрий. — Как, по-твоему, Ярцеву можно доверять?
— Мы и так ему много доверили!
— Вот именно. Попробуем у него устроить типографию. Мы же давно прикидывали, где бы ее спрятать. А тут в доме хороший погреб, я смотрел. Ярцев по делам часто в Тверь ездит; мог бы спокойно возить литературу.
— Ты так думаешь? — сомневался Сергей.
— Бесспорно! Кончишь свою сказку, я подготовлю погреб. Напишем в Петербург, перевезут станок. Первая книжка — твоя сказка. Я сам буду набирать. Ну что, хорошая идея?
— Мою-то сказку не обязательно первой. И получится ли еще…
— Ишь ты, скромник. Не боги горшки обжигают. А теперь давай освобождай чурбак, размяться надо.
Димитрий поднял с земли топор, поставил на чурбак полено, поплевал на ладони:
— Мы все могем, только не могем в часах топором размахнуться!
Вскинул топор над головой и с треском раскроил березовое полено.
Через три дня учитель благословил своих учеников.
— Одежонку вам подходящую справить надо, — посоветовал Петр напоследок, — эту скиньте.
Армяки, лапти достал Ярцев, а еще через пару дней из деревни Андрюшино по проселочной дороге вышли на приволье два мужика, с пилами, завернутыми в рогожу, с топорами за спиной, заткнутыми за веревочные пояса.
Мужики были молодые, шли ходко, а как зашли в первый по дороге перелесок, лихо запели: