— У меня были экзамены, вы знаете.
— Причина серьезная, — заметил светлобородый человек.
— Да, серьезная.
— Сейчас экзамены, потом служба, — все так же невозмутимо продолжал светлобородый, — где уж тут заниматься агитацией?
— Вы передергиваете, Николай.
— Нисколько. Я лишь договариваю. Если вы пойдете на службу, станете чиновником…
— Я стану инженером!
— Все равно. Вы будете пользоваться для себя тем общественным укладом, который мы считаем безнравственным.
— Я с вами не согласен.
— Ваше право.
— Вы меня не так поняли, — Басов разволновался, — я не оправдываю наше государство. Но можно служить народу…
— И не отрекаться от своих привилегий? — перебили его. — То есть сидеть на двух стульях?
— Так мы не можем, — сказал Николай, — верно, Соня?
— Я бы так не смогла, — ограничилась девушка кратким ответом.
Всем в комнате, за исключением Сергея, была понятна весомость ее слов.
Соня ушла из дома и скрывалась от отца, петербургского вельможи. Она была по существу единственной нелегальной среди собравшихся.
На ней было простенькое платье, как у гимназистки, с белым воротничком. В другом месте она легко бы и сошла за гимназистку. С нежным девичьим обликом никак не вязалось представление о чем-то серьезном, заговорщическом. Но чем больше Сергей вглядывался в черты Сониного лица, тем неотступнее чувствовал какую-то не девичью, а юношескую одухотворенность, таившуюся в строгом выражении ее голубых глаз, выпуклого лба, красивых губ.
Углы комнаты пропадали в полумраке. Окна были завешены шторами. На столе посвистывал самовар. Одни курили, другие пили чай. Сизый дым слоился у потолка. Обстановка была доброй, несмотря на жесткие слова, сказанные Басову, несмотря на его обиду.
Снаружи постучали.
— К хозяевам, — сказал неуверенно Леонид.
Хозяевами были мещане, богомольные и робкие, запиравшиеся с темнотой. Их по вечерам обычно не навещали.
Николай мягко и быстро, как кошка, подскочил к окну, откинул штору.
— К нам, — его голос успокоил, — но не пойму — кто. Во всяком случае, не полиция.
Он пошел отпирать. Было слышно, как хлопнула входная дверь. Через минуту в комнату вошел высокий человек. Одной рукой он держался за плечо Николая.
Девушка с косами бросилась навстречу:
— Феликс?
Он улыбнулся ей, но улыбка получилась трудной. Она была не в силах стереть тяжелую усталость лица.
Николай подвел его к столу, усадил.
Сергей с интересом вглядывался в этого человека.
Феликс Волховский был старше его на несколько лет. Он начал в то время, когда у решетки Летнего сада прогремели выстрелы Каракозова. Волховский и сам был отчасти замешан в этом деле, его даже держали под стражей, но за отсутствием улик выпустили.
Арестовали его последний раз больше года назад. Дважды до этого попадал Волховский в Петропавловку и дважды так ловко защищал себя, что судьи не могли даже подвергнуть его административной высылке. Поймать его с поличным, арестовать на крамольной сходке, обнаружить у него запрещенную литературу жандармы никак не могли. Они чуяли, что это крупная птица, но, как говорится в пословице, видит око, да зуб неймет.
Волховский вызывал злобу у своих врагов. Они мучили его допросами по ночам, лишали прогулок, переписки, книг. Вообще стремились измотать. Отчасти они этого добились. Силы Волховского были на пределе. Жандармы вытолкнули его за ворота крепости вечером, без копейки денег и теплой одежды. Никто из друзей ничего не знал, никто не встречал его.
Но он, изможденный и голодный, был счастлив, как только может быть счастлив человек, который побывал в русской каталажке и неожиданно получил свободу. Он шатался от усталости, но оставался твердым и злым: если чудо удалось в третий раз и ворота крепости остались за спиной, — значит, в будущем его уже ничто не погубит.
Прямо оттуда, от захлопнувшихся с лязгом ворот, он прошагал через весь город на Кушелевку, к друзьям — и вот сидел среди них, вглядывался в их лица, верил и не верил, что снова у своих.
Сердце дрожало, он сдерживал слезы, а губы плохо слушались его. Но он все же заставил их подчиниться и прохрипел:
— Ну вот, я пришел. Дайте мне какое-нибудь дело. Я готов.
Так же, как Сергей, все ожидали чего угодно, только не этих слов.
Комната на несколько секунд замерла в тишине.
В этот момент Сергей понял, почему безмерно уважали Волховского все, кто с ним работал. Но у Сергея больно сжалось сердце, потому что он видел, как ослаб Волховский.