Энрико с улыбкой выслушивал наскоки трактирщика.
— Чего он хочет? — спросил Сергей.
— Чтобы мы еще немного обождали, — ответил Энрико.
— У вас ведь все готово?
— Он говорит, что не все. Он говорит, что у нас пока мало оружия и людей.
— В самом деле, — эта мысль не давала покоя и Сергею. — Мы хотим уйти в горы завтра, а у нас всего пятнадцать человек.
— Цо! — издал Энрико гортанный звук, в котором была и досада, и пренебрежение, и какая-то непостижимая отвага. — Надо знать итальянцев! Мы не можем ждать. У нас другой темперамент.
— Но у вас действительно все готово?
— Что такое — все? Все никогда не может быть готово на этой грешной планете, иначе мы бы не брались за оружие. Душа готова, вот главное. Душа моего народа, которому ненавистны черные мундиры. Ты говоришь, нас мало. А ты знаешь, что ответил Гарибальди, когда его спросили, сколько тысяч человек надо ему для освобождения Сицилии? «Тысяч? — сказал Гарибальди. — Мне нужна всего одна тысяча!» А против него была стотысячная армия. В Италии каждый третий — социалист. Не улыбайся, это так. Ты ведь был в Тоскане?
— Был.
— Так вот, в деревнях Тосканы, Романьи и Пьемонта большинство жителей — социалисты. Им пропаганда не нужна. Они всегда пойдут с нами.
Память восстанавливала следующее утро…
Над каменными кручами поднималось солнце. Быстро разобрали оружие и гуськом двинулись к деревушке Сан-Лупо, где Энрико собирался обосноваться.
Всего в отряде вместе с Сергеем оказалось двадцать пять человек, в основном люди простые — сапожники, каменотесы, портные, батраки.
С полчаса шли по тропе в полной тишине, которую нарушал лишь легкий скрип и шуршание камней.
Вдруг идущий впереди поднял руку: тропу со стороны деревни перегораживали карабинеры.
— Нас кто-то предал, — сказал Энрико, — здесь не могло быть карабинеров.
Отряд, отстреливаясь, полез в горы.
Карабинеры преследовали весь день. Ночевали без огня, меняя каждый час караулы и прислушиваясь к малейшему звуку.
Едва рассвело, отряд снялся с места. Опять началась изнурительная погоня с перестрелкой, с карабканьем по кручам.
— Может быть, одному из нас пробиться ночью к деревне? — предложил Сергей.
— Тогда уж лучше всем, — сказал Энрико.
— Один сделает это незаметно.
— Но зачем только одному? — не понимал Энрико.
— В деревне, наверное, ничего не знают. Они придут к нам на помощь.
— Не думаю.
— Ты же говорил, что многие жители Кампаньи ждут только сигнала. По-моему, самое время дать этот сигнал.
— Я не могу рисковать жизнью своих людей.
— Хорошо. Пойду я.
— Нет.
— Не хочешь решать один, давай поговорим с отрядом.
— Нет, нет, нет! — выкрикнул Энрико. — Я не могу отпустить тебя на верную смерть. В Сан-Лупо монархисты, можешь мне поверить, они теперь будут стеречь нас повсюду, и никто там нас не ждет.
— Никто не ждет?
— Во всяком случае, вооруженной поддержки не окажут.
— Но ты же раньше говорил другое!
— Говорил, — поник Энрико.
Слова были бесполезны, и горько было сознавать, что итальянцам тоже были свойственны поступки «на авось».
На пятый день стало совсем туго. Кончилась еда, люди с трудом перебирались вверх, многие были ранены.
Сергей стрелял до последнего патрона, а потом взял свой снайдер за ствол обеими руками, как дубину, и вышел из-за укрытия…
Пленных со связанными руками бросили в повозку. Пот заливал глаза, было жарко, но пить им не дали за целый день ни капли.
Когда стемнело, карабинеры зажгли факелы. Стало прохладней, но жажда мучила еще больше.
Сергею удалось повернуться на бок, и он увидел над собой небо и звезды.
Звезды мерцали, словно прищуриваясь от своего какого-то непонятного людям звездного покоя и удовольствия. Они были прекрасны и вечны, и им было наплевать на то, что где-то на земле стучит по пыльной дороге повозка со связанными, измученными людьми…
У Сергея теперь было достаточно времени для того, чтобы подумать о том, как он мог поверить на слово Энрико Малатесте, отчаянному, смелому человеку, но авантюристу по натуре и стороннику анархических идей Михаила Бакунина.
Свобода пришла внезапно. Умер один итальянский король, вместо него на трон сел другой и по традиции, на радостях, объявил амнистию.
Энрико и Винченцо остались в Неаполе, Сергей поехал на север.
В поезде итальянцы, как дети, радовались победам русских над турками. Сергей не мог разделить их чувств. Для него была ясна подоплека царской любви к братьям-славянам: царь зарился на проливы из Черного в Средиземное море, оттого и полез в войну на Балканах.