— Нет, нет! — запротестовала Вера. — Не надо этого говорить. Я это знаю, но мне больно.
— Почему? Вы должны радоваться. Ваше имя для всех нас означает победу.
— Знаю, — опустила она голову, и Сергей поразился болезненному выражению ее лица. — Но какая же это радость? Если бы я умерла, тогда другое дело.
— Что вы говорите! Подумайте, что вы значите для нас живая, в безопасности?
— А для меня? — Глаза Веры горели, голос звучал громко. Она почти кричала. — Я ведь тоже живой человек. Я была спокойна, когда меня держали в тюрьме и судили. Я сделала все, что могла, и имела возможность спокойно умереть. А теперь? Что мне делать? Я свободна и снова должна искать, что делать, а найти так трудно.
Это был крик души, и Сергей понял, какая ошибка считать Веру Засулич непреклонной, экзальтированной героиней исторической драмы. Она была простым и в то же время по-человечески сложным существом. Ее подвиг был для нее так же естествен, как и вся ее предыдущая, не очень заметная жизнь, типичная для сотен русских девушек, связавших свою судьбу с революцией: учительница, работница кустарной мастерской, участница молодежных кружков Петербурга…
Пересилить собственный характер она не могла. Ей претило, когда ее называли героиней.
Сергей Кравчинский напоминал ей большого, доброго ребенка. Даже его оригинальная голова с шишковатым лбом не разрушала этого впечатления. Вера видела улыбку его добрых губ, встречала его открытый, простодушный взгляд и понимала, что он, как ребенок, увлечен в людях только хорошим. Для него не было большей радости, чем дружба, разговор или даже беглая встреча с хорошим человеком.
Он не навязывал ей своего общества и, кажется, понимал, что с ней происходит. Он сам томился в бездействии и доверчиво открывал ей свою душу.
С ним было просто. Они разговаривали о самых разных вещах, они подружились.
— Одного я вам никогда не прощу, — сказала ему Вера.
— Догадываюсь, — засмеялся Сергей, — моей статьи?
— Как вы могли написать такое?
— Разве это неправда?
— А разве правда, когда человек пишет о каком-то чудном образе, о сиянии, о юной мстительнице?
— Что же в этом плохого?
— Хотя бы то, что это напыщенно.
— Вы так думаете?
— И вы должны так думать. Так вообще писать нельзя, даже если бы это было не обо мне.
— Хорошо, — пригрозил Сергей, — я напишу о вас по-другому.
— Господь с вами! — замахала на него руками Вера. — Этого еще не хватало. — Но, не исключая в будущем подобную выходку от такого горячего человека, как Сергей, решила польстить: — В вашей статье было одно разумное место.
— Это какое же? — Сергей на всякий случай ожидал с ее стороны подвоха.
— В самом конце.
— Что-то не помню.
— Разумеется, — ехидно сказала она, — вам было не до того! А мысль дельная.
— Да скажите же, ради бога!
— Скажу, не спешите. Давно, между прочим, собиралась сказать. Мысль о том, что в России созрел вопрос об организации революционной партии.
— Значит, вы тоже так думаете?
— Да. Я бы сама поехала для этого домой. Но мне сейчас нельзя. А вы правильно писали, что пора соединить наши силы. Вот за это я готова простить вам всю вашу романтику.
— Без романтики тоже нельзя, — весело возразил Сергей, глядя в ее умные, лучистые глаза и радуясь, что нашел в ней неожиданно союзника.
Да, без романтики у него не получалось и главным образом не в том, что он писал, а в том, что делал. Романтикой была вся его беневентская попытка свергнуть власть неаполитанского короля. Романтикой являлась и поездка в Сербию и Боснию.
Теперь он мог спокойнее оглядеться и выделить главное в том, что произошло там.
Тогда, больше двух лет назад, он настолько устал от споров и разногласий при организации заграничного журнала, что просто сбежал от русских эмигрантов, когда узнал, что две южно-славянские области — Босния и Герцеговина — восстали против турок.
Это был не мираж, не разговоры, а борьба.
У него было письмо к Пеко Павловичу, одному из руководителей восставших областей. Сергея приняли хлебосольно, как своего…
До ночи сидели за столами в крестьянском дворе босняцкой деревни, где разместился отряд повстанцев. Пили крепкую ракию и кислое виноградное вино, которое приносили из погреба в больших кувшинах. Босняки в расшитых галунами куртках ударяли своими кружками в кружку Сергея: за победу в схватке с турками, которая была накануне, за победу в первом сражении Сергея, за полную победу над басурманами.