Осведомители не обязаны даже сообщать свое имя. Анонимный донос имеет точно такое же хождение, как правильно подписанное обвинение. Полиция начинает действовать… производится ночная облава и обыск… Полиция не считается ни с чем — ни с численностью людей, подвергающихся репрессиям, ни с личностью человека… Нагрянуть во мраке ночи, вторгнуться наподобие грабителей в дома мирных граждан, обшарить их жилища и нагнать страх на детей — все это было порождено самим произволом деспотизма…»
Он вспомнил, как после покушения на Александра II в Швейцарию приехала одна русская, вовсе не интересующаяся политикой дама, вдова статского советника. Но кто-то кому-то что-то сказал, и за одни сутки полиция перевернула ее квартиру семь раз.
«Я не могла этого вынести, — жаловалась она Сергею. — У меня ведь четверо детей, я уехала из Петербурга». Ей без проволочки выдали заграничный паспорт — она ведь была абсолютно благонадежна. А обыски? «По недоразумению», — безмятежно объяснили ей в участке.
«Со слишком многими приключалось, — бежало его перо по бумаге, — что их арестовывали по ошибке, ссылали по недоразумению, держали много лет в тюрьме зря. Все это случалось. Я расскажу об этом… Такие факты достаточно хорошо известны русским людям, и когда полиция ограничивается только непрошеным ночным визитом и обыском в нашем доме, мы почитаем за счастье, что так легко отделались».
Может быть, первый раз за всю историю российских клеветников им не дано было торжествовать.
О своей новой работе Сергей сообщал вскоре в одном из писем:
«Моя книга тенденциозная, политическая, предназначаемая для возможно большей части публики. Я должен был сделать ее настолько серьезной, чтобы удар, наносимый русскому правительству в общественном мнении, был тяжелый, неотразимый, убивающий… Я был в такой же мере правдив, описывая их, как и описывая мир подпольный, нигилистический».
«Их» — означало царей и свору царских слуг: жандармов, полицейских, судей, надсмотрщиков.
Правда оказалась такой страшной, что ей не все сразу поверили. Даже те, кто сочувствовал революционерам. С одним таким скептиком Сергей встретился у Энгельса..
Как только Сергей вошел в комнату, ему навстречу из кресла поднялся худощавый, масластый человек, с тонким носом и большими, как у запорожца, усами.
— Джордж Кеннан, — представился он, — журналист.
Сергей поздоровался и ждал, о чем тот заговорит, потому что было ясно: человек с открытым, простодушным лицом не просто так с силой пожал его руку и бесцеремонно разглядывает светлыми, навыкате глазами.
— Я читал вашу книгу. — Он говорил напористо, с американским акцентом. — Она написана великолепно. Я, старый газетный волк, даже позавидовал. Вы бьете наотмашь. Но книга — одно, а жизнь другое. Я понимаю, вы раздражены против русского правительства, вы эмигрант. Но вы так сгустили краски, что вам перестаешь верить.
Сергея и покоробила слегка эта прямота, но и понравилось, что его собеседник так, не стесняясь, говорит с автором. Чувствовалось, что у этого Кеннана есть какая-то своя, еще не высказанная заинтересованность в книге Сергея. Кроме того, Сергей знал, что случайных гостей у Энгельса не бывает, и вряд ли бы он стал принимать у себя человека, в честность и искренность которого не верил.
Энгельс находился с другими гостями в глубине комнаты, но Сергей заметил, что он не упускает из виду и его с Кеннаном и прислушивается к их разговору.
— Вы американец? — спросил Сергей.
— Да, — ответил Кеннан.
— Вам, я думаю, еще труднее понять нас, чем европейцам.
— Не согласен, — покачал головою Кеннан. — Мне кажется, я неплохо знаю Россию.
— Вы бывали в ней?
— Да, одиннадцать лет назад.
— Одиннадцать лет — целая эпоха. За это время полицейщина в России стала наглее.
— Все равно, — упрямо тряхнул головой Кеннан, — мне трудно поверить, когда вы пишете, что без суда и следствия продержали три года в тюрьме невинного человека.
— Но я привожу одни факты, — старался не выдать раздражения Сергей.
— Это гипербола, в духе вашего писателя Щедрина.
— Тут я ничем вам не смогу помочь, — сухо сказал Сергей, — разве что посоветовать: поезжайте вновь в Россию. Кстати, вам это сделать просто, — невесело добавил он.
— Я уже думал об этом, — живо подхватил Кеннан. — Вы приводите невероятные факты. Такого произвола над людьми не знает ни одна цивилизованная страна.
— В том-то вся беда, — усмехнулся Сергей, — что царская Россия цивилизованной страной еще не стала.
— Если верна хотя бы половина ваших фактов, — Кеннан продолжал развивать мысль, которая не давала покоя ему, — надо писать не одну, а несколько книг о бесчинствах полицейских в вашей стране. Надо бить во все колокола!