— Ну, ладно, — отогнал свои мысли Сергей, — вы-то как живете? Давно приехали?
— Вчера, и представьте, удрала из-под носа у жандармов.
— Как так? — опешил Сергей. — За вами разве следят?
— Да нет. Просто меня арестовали.
— Что вы выдумываете, Соня.
— Но я правду говорю.
— Как же так? — Сергей не мог представить Соню арестованной. — Что с вами произошло?
— Ну, слушайте, — Сергей видел, что воспоминание доставляет ей большое удовольствие. — Я поехала из Киева к маме в Крым.
— В ваше имение?
— Ну да.
— Но это же безрассудство!
— И это говорите мне вы?
— Хорошо, хорошо. Я молчу. Что же там произошло?
— Произошло именно то, о чем вы думаете. Меня сразу сцапали.
Сергей с укоризной смотрел на Соню.
Он, конечно, ее понимал. Понимал, что желание повидаться с матерью и доставить ей — в первую очередь ей — нежданную радость было сильнее всякой осторожности. И потом — Соня верила в свою звезду.
— Но как же вы бежали?
— Очень просто. — В ее голубых глазах прыгали веселые чертики. — Жандармы отправили меня в Петербург. Ну, а в Чудове на вокзале два моих стража удобно заснули. Один лег на лавке, а другой — возле дверей. Дверь открывалась наружу. Я это сразу заметила. Ночью мне осталось только перешагнуть через спящего жандарма.
Сергей представил себе, сколько потребовалось выдержки, чтобы поймать этот единственный момент. Чудово — последняя станция перед Петербургом. Последний шанс. А от самого Крыма его, значит, не было.
— Не испытывайте больше судьбу.
— Постараюсь, — улыбнулась она. — Вы все же мне не нравитесь, Сергей.
— Почему?
— Хмурый какой-то.
— Будешь хмурый.
— Нельзя так! Нельзя закаменеть на одном.
Она, кажется, догадывалась, что с ним происходит.
— Не могу, — признался он, — мне трудно сейчас думать о другом.
— А вам как раз надо совершенно отвлечься.
— На что же я отвлекусь?
— На что? Я бы на вашем месте просто влюбилась.
Это было так же неожиданно, как многое, что делала и говорила она.
— Нет, — протянул он, — кажется, это исключено.
— Все вы так! — В ее глазах он читал едва ли не осуждение.
— Кто это — мы? — попытался улыбнуться Сергей.
— Халтурин, например, Лизогуб. — Она вдруг посмотрела на Сергея лукаво. — А я знаю одну замечательную девушку, вы с ней, между прочим, хотели встретиться.
В памяти Сергея возникло милое лицо, но сердце его в этот раз не дрогнуло.
— Я старик, Соня, — сказал он печально. — Без рисовки. Я сердцем вдруг постарел. После того, что я пережил, нужно что-то феноменальное, чтобы я мог почувствовать любовь.
— Вы думаете, что никогда не сможете полюбить? Что все женщины пройдут мимо вас, как бесплотные тени?
— Не знаю… Женщина, наверно, сможет внушить мне только страсть, может быть, облагороженную дружбой. Но это ведь совсем не любовь.
— Это не любовь, — как эхо, откликнулась Соня.
— Я не ханжа. Я не считаю предосудительными встречи с женщиной, которую сам глубоко не любишь. Но подумайте, вдруг это окажется женщина с глубокой душой? Я ведь разобью ей жизнь.
Милое лицо той, встреченной им на сходке, вновь тревожно ожило в памяти.
— Почему? — спросила Соня, удивившись болезненному выражению его лица.
— Потому что за все сокровища души, которые она мне даст, сама получит крохи.
— Но, может быть, такая женщина разбудит и в вас настоящее чувство?
— Едва ли. Я ведь говорю вам, что сердцем я стар. Ну, да что толковать об этом. От всего этого я теперь свободен.
— Мне очень жалко, — вздохнула Соня, и если бы ей можно было говорить при Сергее вслух, то она произнесла бы знакомое ему и дорогое ей имя своей подруги.
— Одно есть счастье в мире, — сказал он, — и одно несчастье. Это — мир со своей совестью и отсутствие мира с совестью. Все остальное вздор и пустяки. Все можно перенести не поморщившись, не сморгнувши глазом. Все, кроме этого.
— Нет, Сергей, — возразила Соня, — вы просто замкнуты на одном. Но счастье не только в том, о чем вы сказали. Мир с совестью — это много. Но жить только с этим тоже нельзя. Есть и другое. Я уверена, что вы переменитесь, и мы с вами еще вспомним этот разговор.
— Может быть, — рассеянно откликнулся он, вновь вернувшись в мыслях к тому, что товарищи решили отправить его за границу, и решая ни в коем случае не подчиняться.
Напрасно Сергея убеждали, что это не только его личное дело, что арест больно отзовется на всех. Любая случайность могла стать роковой. Сергей не желал этого понимать. Ему казалось, что друзья преувеличивают опасность. Через месяц он открыто ходил по Петербургу. Он не хотел сидеть взаперти.
В газете «Земля и воля» появлялись его страстные, как поэзия, статьи. Газету печатали тайно, а распространяли едва ли не в открытую. Полиция не могла обнаружить типографию и была бессильна против людей, которые ее читали и рассылали.
Все это возбуждало, пьянило, как весенний ветер, развеявший вдруг морозный застой.
«Мы должны помнить, — писал он в передовой первого номера газеты, объясняя причины и задачи вооруженного сопротивления, — что не этим путем мы добьемся освобождения народных масс. С борьбой против основ существующего порядка терроризация не имеет ничего общего. Против класса может восстать только класс; разрушить систему может только сам народ. Поэтому главная масса наших сил должна работать в среде народа. Террористы — это не более как охранительный отряд, назначение которого — оберегать этих работников от предательских ударов врагов. Обратить все наши силы на борьбу с правительственною властью — значило бы оставить свою прямую, постоянную цель, чтобы погнаться за случайной, временной».
Клеменц был очень доволен, что Сергей написал это Зато Халтурин не согласился:
— Пришло время одной политической борьбы. Вы сами дали пример. Это не только охрана. Правительство сдрейфит. Они нас боятся. Вы же военный человек, знаете, лучшая оборона — нападать.
— Какой я военный! Но могу заметить — чем мы вооружены? Револьверами, кинжалами? Слишком мало для наступления.
— О том я и хотел говорить, — обрадовался Халтурин, — надо послать за границу человека делать динамит.
— Динамит — это химия, — сказал Сергей, догадываясь, куда клонит Халтурин. — Химики есть и в России.
— Химики есть, — не сморгнул Халтурин, — но условий нет. Где испытывать, чтобы никто не услышал?
— А просто покупать динамит за границей?
— Дорого и хлопотно с перевозкой.
— Что же вы решили?
— Послать вас.
— Почему меня? — взорвался Сергей. — Разве нет других? Я нужен газете.
— Все это понимают, Сергей. Но, кроме вас, поехать некому. Вы артиллерист. Кому же еще заниматься этим?
— Надо подумать.
— Поездка-то всего недели на три.
— Не больше?
— Это зависит от вас.
— Когда ехать?
— Послезавтра.
У Халтурина гора свалилась с плеч. Он все же боялся, что и ему, как Перовской и Клеменцу, не удастся убедить Сергея. Но, значит, они, наконец, придумали верно. От дела Кравчинский никогда не убегал. Главное, отправить его сейчас из России. Хотя бы на время.
Халтурину было жаль расставаться. Сергей всегда относился к нему как к равному. Даже в ту раннюю пору ничем не подчеркивал своего превосходства над человеком из рабочей среды. А ведь другие интеллигенты — что греха таить? — нет-нет да и давали почувствовать свой уровень или вообще что-нибудь такое, трудноуловимое для необразованного человека. Пусть даже невольно.