И все же я был глуп. Доводя себя до крайней степени раздражения своими сомнениями, я потом каждый раз убеждался, что Вульф прав. С этим сознанием я и вернулся домой, но Вульф уже лег спать.
На следующее утро я проснулся, когда еще не было семи, но не встал, а решил понежиться в постели. Все равно заняться нечем, а за Анной Фиоре ехать еще рано, поскольку Вульф освободится лишь к одиннадцати. Позевывая, я лежал, разглядывая веселый пейзаж на стене и фотографию родителей, а затем закрыл глаза. Нет, не для того, чтобы снова погрузиться в сон, ибо я уже хорошо выспался, а для того, чтобы прислушаться к многообразию звуков за окном. Но вскоре мне помешал стук в дверь. Это был Фриц.
– Доброе утро, – приветствовал его я. – На завтрак мне, пожалуйста, сок грейпфрута и маленькую чашечку шоколада.
Фриц улыбнулся.
– Доброе утро. Там внизу – джентльмен, он хочет видеть мистера Ниро Вульфа.
Я быстро сел на постели.
– Кто он?
– Назвался Андерсоном. Визитной карточки при себе не имеет.
– Что! – Я спустил ноги на пол. Ну и ну. – Он не джентльмен, Фриц, а всего лишь новоиспеченный богач, «нувориш», как говорят французы. Мистер Ниро Вульф надеется в скором времени облегчить его карманы. Скажи ему… нет, ничего не говори. Я сейчас спущусь.
Я быстро ополоснул лицо холодной водой, наспех оделся, кое-как прошелся щеткой по волосам и спустился вниз.
Андерсон и не подумал встать со стула, когда я вошел. Он так загорел, что встреться он мне на улице, я бы его не узнал. Он выглядел невыспавшимся и раздраженным, и причесан был так же наспех, как и я.
– Я – Арчи Гудвин, – представился я. – Вы, очевидно, не помните меня.
Он не шелохнулся на стуле.
– Возможно. Прошу извинить, но мне нужен Вульф.
– Понимаю, сэр. Но вам придется подождать. Мистер Вульф еще не встал.
– Надеюсь, ждать не долго?
– Трудно сказать. Я сейчас узнаю. Прошу меня извинить.
И я удалился в холл, где постоял у подножья лестницы, ведущей на второй этаж, раздумывая: такой ли это случай, чтобы заставить Вульфа изменить своим привычкам. Было без четверти восемь. Наконец я решил подняться на второй этаж и, приблизившись к запретной десятифутовой черте перед дверью Вульфа, нажал кнопку на стене. Тут же раздался приглушенный голос шефа:
– Кто там?
– Откройте, мне надо поговорить с вами.
Щелкнул засов.
– Входи, – буркнул Вульф.
Думаю, если описать, что такое Вульф в постели, мало кто поверит – это надо видеть собственными глазами. Мне доводилось видеть его в постели не раз, и я все больше укреплялся в мнении, что это зрелище, достойное восхищения. Я увидел его под черным, мягким, из легкого шелка, одеялом, которым он пользовался и зимой, и летом. Оно отвесно ниспадало к полу с огромного, как гора, тела. Чтобы увидеть его лицо, надо было подойти к изголовью и заглянуть под нечто, подобное балдахину, тоже из черного шелка. Под ним на белоснежной подушке лежала массивная голова, словно изваяние божества в храме.
Когда я приблизился, из-под балдахина высунулась рука и дернула за шнур. Балдахин над изголовьем, собравшись складками, поднялся. Вульф сощурился от света, ударившего в глаза.
Я доложил ему о визите окружного прокурора Флетчера М. Андерсона. Он ждет хозяина внизу.
Вульф выругался, чего я в нем не выносил, – его ругань портит мне настроение. Он как-то мне объяснил, что если у кого-то ругань – это словоизвержение, у него это выражение определенных эмоций. Это случалось с ним редко, но в это утро он дал себе волю.
– Оставь меня, уходи, убирайся вон!..
– Но… Андерсон… – запинаясь, произнес я.
– Если я ему так нужен, пусть приходит в одиннадцать. Но это не обязательно. За что только я плачу тебе жалованье?
– Хорошо, сэр. Вы, разумеется, правы. Я нарушил ваш распорядок и заслуживаю того, чтобы меня отругали. Но теперь, когда вы облегчили свою душу, позвольте мне заметить, что совсем неплохо было бы принять его…
– Не позволю!
– А десять тысяч долларов?
– Сказал тебе, нет.
– Ради всего святого, сэр, почему?
– Черт бы тебя побрал. Арчи, что ты пристал ко мне? – Голова Вульфа повернулась в мою сторону. Он выпростал руку из-под одеяла и погрозил мне пальцем. – Да, пристал. Иногда я позволяю тебе делать это, поэтому сейчас не будут тебя ругать. Лучше отвечу на твой вопрос: почему я не хочу сейчас видеть Андерсона. Причины три: во-первых – я еще в постели, я не одет, и у меня отвратительное настроение. Во-вторых – ты можешь справиться с ним сам. В-третьих – я прекрасно знаю, что такое эксцентричность – ее законы беспощадны. Если человек, столько потративший усилий, чтобы прослыть оригиналом, при первом же подстрекательстве теряет выдержку и поступает, как каждый встречный, грош цена такому оригиналу. Уходи.
Когда я вышел, спустился вниз и сказал Андерсону, что он, если хочет, может подождать – Вульф примет его в одиннадцать, он не поверил своим ушам. Поняв, что Вульф не шутит, он чуть не взорвался от негодования. Больше всего его оскорбило, что он, как дурак, примчался сюда прямо с вокзала. Я тоже не мог понять, зачем он это сделал. Я постарался его успокоить, объясняя все эксцентричностью моего хозяина, мол, тут уж ничего не поделаешь, и рассказал ему как и зачем ездил накануне в Уайт-Плейнс, и что ситуация мне примерно известна. Это его немного отрезвило, и он даже начал расспрашивать меня подробнее, но я отделывался скупыми дозами информации. Мне доставило искреннее удовольствие видеть, как он переменился в лице, когда узнал, что Дервин тут же посвятил во все Бена Кука. Удовлетворив свое любопытство, Андерсон какое-то время сидел в раздумье, потирая нос и глядя куда-то поверх моей головы, а потом сказал:
– Вульф пришел к довольно странному заключению, не так ли?
– Да, сэр.
– Значит, он располагает какой-то сенсационной информацией?
Я улыбнулся.
– Мне приятно беседовать с вами, мистер Андерсон, но стоит ли тратить время впустую. Что касается сенсационной информации, то, что Вульф, что я, мы будем немы, как египетские мумии в музее, пока не будет произведено вскрытие. Не надейтесь.
– Что ж, очень жаль. Я мог бы обеспечить Вульфу вознаграждение, как главному следователю в этом деле… проведение дознаний и прочее…
– Вознаграждение? Какое же?
– Ну, скажем, пять тысяч долларов.
Я покачал головой,
– Боюсь, он слишком занят, да и я тоже. Сегодня утром мне, пожалуй, снова придется съездить в Уайт-Плейнс.
– Угу, – Андерсон прикусил губу и посмотрел на меня. – Вы меня знаете, Гудвин. Я редко отхожу от правил и занимаю агрессивную позицию, но не кажется ли вам, что в этом деле не все в порядке? Я хочу сказать – с нравственной стороны.
Тут уж я не на шутку рассердился.
– Послушайте, мистер Андерсон, – воскликнул я, гневно уставившись на него. – Вы сделали вид, что не помните меня, а я вот вас хорошо запомнил. Думаю, дело Голдсмита вы еще не забыли, это было пять лет назад? Ведь это Вульф помог вам в нем, а как вы его отблагодарили? От вашей славы не убыло бы, если бы вы признали тогда и его заслуги. Ладно, это дело прошлое. Будем считать, что вам было выгодно умолчать об этом. Да мы и не настаивали. Но о какой нравственности может идти речь, если вместо заслуженной награды человек получает фонарь под глазом. Может, это ваше понятие об этике?
– Не понимаю, о чем вы?
– Ладно. Если я буду сегодня в Уайт-Плейнс, кое-кто там сразу меня поймет. На сей раз за все вам придется заплатить.
Андерсон встал.
– Не утруждайте себя, Гудвин. В Уайт-Плейнс как-нибудь обойдутся сегодня и без вас. Я принял решение об эксгумации, для этого мне хватит того, что я уже знаю. В течение дня вы или Вульф будете дома? Мне надо будет позднее связаться с ним.
– Вы знаете, что Вульф всегда дома, однако с девяти утра до одиннадцати и с четырех до шести пополудни ни увидеть, ни связаться с ним по телефону невозможно.
– Понимаю. Его причуды.
– Да, сэр. Ваша шляпа в прихожей.
Я смотрел в окно, как уехало его такси. Затем я вернулся в кабинет, решив позвонить по телефону. Правда, я вдруг несколько заколебался, но потом подумал, что немного гласности нам совсем не помешает, и набрал номер редакции «Газетт» и попросил к телефону Гарри Фостера. Мне повезло, он оказался в редакции.