Результат подобного лечения не замедлил сказаться — через месяц я чувствовал себя значительно лучше, а через два месяца полностью избавился от болезни. Мне стало ясно, что исцелил меня не столько холод — человеческое тело может выдержать и гораздо более низкие температуры, — сколько состояние шока от нахождения голышом в снегу спровоцировало возгорание внутреннего огня, и этот огонь очистил меня. Огонь в машине Николая, мгновенно исцеливший его от застарелого ревматизма, и мои снежные ванны имели один знаменатель — им было состояние шока, и шок этот оказался целительным.
Шок, однако, — не единственный способ для вскрытия внутренних ресурсов организма. Им может быть и полная перемена обстоятельств жизни. Я знал некоего Василия, мужа и отца двоих детей, работавшего программистом и жившего обычной для питерского технаря жизнью. Василия диагностировали с неизлечимым раком желудка. Делать операцию оказалось поздно, времени раздумывать не было. Василий собрался в один день и уехал в Сибирь, где стал вести жизнь таежного охотника-промысловика. Я увидел его в Питере через год. От рака не осталось и следа — Василий был крепок и здоров, как бык. Он приехал забрать свою семью в тайгу навсегда.
Глава 38
Лишь нерожденное в тебе не умрет никогда.
Осенью 1985 года я узнал, что Сережа повесился. Это был сильный удар. Я любил его, и глубокая печаль во мне скоро уступила место гневу — гневу на Тошу. Сережина смерть лежала на нем, поскольку Сережа был последним из всех нас, оставшимся с Тошей до конца. Он был легким, светящимся, почти невесомым, с не сходившей с лица детской улыбкой. Вероятно, из-за моего мрачного характера мне почему-то казалось, что эта улыбка не предвещает ничего хорошего. Еще в Армении я как-то спросил Сережу, что он будет делать, если наша команда развалится. "Покончу с собой", — ответил он мне.
После развала нашей группы в конце 1980 года Тоша и остававшиеся с ним Джон и Сережа перешли на нелегальное положение, поскольку КГБ начал наступать им на пятки. Они жили то по случайным квартирам, то в палатках в лесу. Об их жизни в тот период ничего неизвестно, и впоследствии мне пришлось восстанавливать ее буквально по кусочкам.
Подпольная жизнь была нелегка. У Тоши не было паспорта, который он не получил из-за того, что отказался обрезать свои длинные волосы, — любая проверка документов могла закончиться для него печально. Фотография для так и не полученного паспорта есть в этой книге. Денег часто совсем не было, приходилось голодать. Заниматься лечебной практикой в Ленинграде было небезопасно, и они ездили на заработки в другие города.
Но вся эта неустроенность, бездомность и нищета были, конечно, ничем по сравнению с уходом потока. Сила, в конце концов, оставила их, поскольку Тоша замкнул энергию на себя, и принцип расширения потока был нарушен. Им пришлось пройти сквозь тот же ад, в который попал я, уйдя из группы. Отказавшись от своей миссии и некоторое время еще сохраняя энергию, Тоша посвятил себя медитации, рисованию и писанию. В этом, конечно, не было ничего плохого, но данный нам поток не предназначался для личного пользования. Он пришел, требуя от нас жертвы, и пока мы играли по его правилам и жили, не принадлежа себе, наша жизнь напоминала волшебную сказку. Но никто из нас так и не изжил до конца своего «я», со всеми его фантазиями, притязаниями и страхами. Тоша был сильнее и опытнее всех. Его эго было очищено, но не разрушено. Для того же уровня служения, который был предложен нам, все личные амбиции и желания следовало сжечь. Никто из нас к этому не был готов.
Джон ушел от Тоши через год после исчезновения потока, у него хватило сил начать жизнь заново. Сережа же остался до конца и погиб. Тоша ценил его преданность, но не смог спасти его от отчаяния и смерти. Сережа не был воином-одиночкой. Он был хорошим учеником, но жить без потока и команды не мог. С распадом группы и прекращением работы жизнь утратила для Сережи смысл.
За две недели до смерти он заходил ко мне, и мы сыграли с ним в шахматы. Сережа был грустен и выглядел неважно. Я проводил его до метро, мы сели в садике покурить. Я спросил его, не хочет ли он вернуться к нормальной жизни, работе, завести семью. Сережа был химик по образованию. "Нет, твердо ответил он, — узнав вкус свободы, невозможно вернуться назад в клетку". Я видел, что он еще надеется на Тошу. Надежды на себя у него не было. "Гуру на переправе не меняют", — сказал он.
Сережа покончил с собой в квартире, только что снятой для них преданной Тоше женщиной, его бывшей пациенткой Т. В момент самоубийства Тоша вместе с Сережиной подругой сидели на кухне. Когда они вошли в комнату, было уже поздно. Сережа повесился, при этом сломал себе шейный позвонок, и смерть наступила мгновенно. Тоша пытался реанимировать его, но было уже поздно.
Позже мне удалось узнать, что, оставшись вдвоем, Тоша и Сережа заключили между собой договор, что если кто-то из них решит покончить жизнь самоубийством, то сделает это вдали от другого, чтобы не наводить милицию на след. Сережа нарушил договор, и Тоша был зол на него за это. Он ушел из квартиры, оставив там тело. Т. сообщила о смерти в милицию, труп забрали лишь через десять дней. Похоронили Сережу на Южном кладбище.
Я ничего не знал о случившемся, но у меня было такое чувство, будто Сережа куда-то далеко уехал. На этот раз слишком далеко. Мне стало известно о его смерти лишь через полгода. То тяжелое предчувствие, что было у меня в Армении, начало сбываться. Самоубийство Сережи и связанные с ним обстоятельства вызвали у меня глубокое негодование на нашего мастера. Как он мог так играть с человеческими жизнями? Неужели Сережа оказался жертвенным агнцем, принесенным на алтарь Князя в качестве цены за наши эксперименты? Стоила ли эта игра свеч? Вопросы оставались без ответа, и смерть забила еще один гвоздь в гроб моих отношений с бывшим начальником.
Когда печальная новость достигла Севастополя, откуда Сережа был родом, его отец, капитан военно-морского флота, прилетел в Ленинград и сразу обратился в Большой дом с просьбой провести расследование обстоятельств смерти сына. Капитан был уверен, что Сережа пал жертвой сектантов, и назвал имя Тоши. Было заведено дело, колеса следственной машины завертелись. Хотя Тошу искали комитетчики, и дело свое они знали хорошо, изловить его оказалось непросто. После Сережиного самоубийства шеф превратился в одинокого волка и большую часть времени проводил в лесу, появляясь в городе лишь для того, чтобы запастись продуктами.
Некто Тихон, хорошо знавший Тошу, но потом возненавидевший его, обратился в органы с требованием выдать ему отряд с собаками для поисков начальника. "Пришла пора на Голгофку взойти", — ехидно улыбаясь, говорил он. Сам Тихон кончил плохо — через несколько лет его зарезали в собственной квартире. Отряд Тихону не дали, но во время одной из вылазок за продуктами Тошу все же выследили и арестовали. КГБ неистовствовал, поскольку полгода им не удавалось изловить какого-то хиппи.
Тоша был помещен в следственную тюрьму КГБ. Ему вменялось в вину нарушение паспортного режима, организация секты, тунеядство, бродяжничество и знахарство. Комитет работал, что ни говори, оперативно. Про Тошу знали все. Большинство членов бывшей команды были вызваны для дачи свидетельских показаний. Джон и я каким-то образом избежали этой участи. По сумме статей Тоше светило лет семь. Ему устроили перекрестный допрос, и спасло Тошу то, что он говорил правду. Следователь не мог поверить, что он прожил зиму один в летней палатке. Они даже организовали выезд на Карельский перешеек, где Тоша показал им место своей стоянки. После этого у следствия зародилось сомнение в Тошиной вменяемости.