Тогда же мезенский и олемский сотский Насонко Филиппов и посыльщики Иваков Леонтьев с товарищами направили челобитную царю, в которой писали, что крестьянами с мезенских олемских сошек хлебные запасы и деньги отпущены сполна. Аввакум не отправлен в Пустозерск не по их вине, а по вине кеврольцев и верховцев. Челобитчики просили не быть в «отпусках» за кеврольских и верховских крестьян и не дать мезенским и олемским «сиротам в конец погибнуть». На обороте отписки воеводы Цехановецкого сделана помета: «… в Кевролу послать государеву грамоту к старостам и целовальникам — за ослушанье будут в наказанье беспощады».[194] Были ли наказаны за ослушание кеврольские и верховские крестьяне, неизвестно.
Остановкой Аввакума на Мезени воспользовались и его московские доброхоты, и царь разрешил оставить Аввакума на Мезени в Окладниковой слободе.{11} В то же время властями не был решен вопрос о выдаче средств на содержание Аввакума и его родни, а мезенский воевода без разрешения властей тратить деньги из казны не смел.
Оказавшись в таком положении, Аввакум в начале января 1665 года отправляет челобитную царю Алексею Михайловичу: «А корму мне твоего, государь, ис казны не идет, терплю всякую нужду. Милосердный государь… пожалуй меня, богомольца своего, не вели нас, двенадцать человек поморить безгодною смертию з голоду и без одежды и вели, государь, нам из своея государевы казны давать корм по своему государеву усмотрению, хотя человеку по алтыну на день, чем бы нам в сих безхлебных странах быть сытым».[195]
Об этом же просит в своей отписке воевода Алексей Цехановецкий. Очевидно, вопрос о выдаче кормовых денег был все-таки решен положительно, так как переписка на эту тему быстро прекратилась.
В неопубликованном Прянишковском рукописном списке «Жития» Аввакума, хранящемся в Российской государственной библиотеке, протопоп объяснял свою остановку на Мезени Божьей волей: «И Бог остановил нас своим помыслом у окияна моря на Мезени; от Москвы 1700 верст будет и жил тут полтора года на море з детьми, промышляя рыбу и кормился; благодаря Бога, а иное добрые люди, светы, з голоду не уморили, божиим мановением».[196]
Аввакумово семейство проживало в Окладниковой слободе в отдельной избе. Здесь у протопопа родился сын, которого он окрестил Афанасием. В слободе Аввакум правил службу в местной Богоявленской церкви. По народному преданию, голос у него был настолько мощный, что во время богослужения был слышен на другом конце слободы. Позднее в этой же церкви около десяти лет служил дьячком его старший сын Иван.
На Мезени Аввакум подружился с местным воеводой поляком Алексеем Цехановецким, стал вхож в его дом и сумел обратить в православную веру жену воеводы католичку Ядвигу, ставшую на Руси Евдокией. Он причастил ее перед смертью и предал погребению в Малой слободке{12} — не у церкви, на берегу похоронил. Она сама «изволила место то, как жива была».[197]
Аввакум продолжал поддерживать связь со своими московскими друзьями: переписывался с игуменом Златоустовского монастыря Феоктистом{13} и Андреем Самойловым{14} и другими единомышленниками. Они сообщали ему обо всем, что делается в столице.
Протопоп призывал соратников не падать духом и продолжать борьбу с никонианами. Он убеждал своих прихожан твердо стоять за «древлее благочестие», за «истинную» веру.
Полтора года прожил Аввакум на Мезени, всецело отдаваясь деятельности проповедника и вдохновителя старообрядчества.
А тем временем над его головой сгущались тучи и собиралась гроза.
Ссылка в Пустозерск
Активная деятельность протопопа Аввакума и его соратников приобретала широкий размах и завоевывала по всей Руси все большее число сторонников. Это вызывало очень серьезное беспокойство официальной Церкви, и она решила окончательно и навсегда расправиться со своими противниками.
В феврале 1666 года в Москве собрался церковный Собор. Сюда из разных мест России доставили в кандалах ссыльных мятежных раскольников.
1 марта привезли в Москву и Аввакума с двумя его старшими сыновьями Иваном и Прокопием. Протопоп сначала попал к митрополиту Крутицкому Павлу.{15} Тот первое время не стеснял свободы Аввакума, пытаясь уговорами склонить его на свою сторону.
Протопоп, пользуясь предоставленной ему свободой, встретился с единомышленниками и две ночи провел в ненасытных беседах со своей духовной дочерью боярыней Федосьей Морозовой. Они говорили «како постражем за истинну, и аще и смерть приимем — друг друга не выдадим».[198]
196
Материалы для истории раскола за первое время его существования. М., 1874―1895. T. I. С. 372.