Для проезда через этот тракт из Архангельска, Холмогор и Пинеги пользовались прямым зимним трактом Пинега — Мезень. Он проходил по реке Кулой: через Кулойский Посад, расположенный в 34 верстах от Пинеги, затем по просеке, пролегающей в лесах Мезенской Нижней тайболы, через станции Березовская (Тайбольская), Малонемнюжская, Староизбенская выходил на станцию Лампоженская (Лампоженская слобода, позднее село Лампожня), расположенную в семнадцати верстах от города Мезени на луговом острове. Это был ближайший путь от Пинеги до Мезени, общая протяженность его составляла 146,5 версты.
Этим трактом в декабре 1664 года везли в ссылку в Пустозерск протопопа Аввакума с семьей. Но по прибытии на Мезень, в Окладникову слободу, мезенский воевода Алексей Цехановецкий не смог отправить его дальше, так как мезенские и кеврольские крестьяне, возмущенные непомерными поборами и произволом местных властей, подняли бунт, отказавшись дать прогонные деньги и подводы, чтобы везти ссыльных и стражников в Пустозерск.
Так волею судьбы протопоп с семьей остался в ссылке на Мезени в Окладниковой слободе, где пробыл полтора года. Этим же путем в феврале 1666 года везли Аввакума с Мезени в Москву на суд Собора.
В январе 1682 года здесь же проезжал опальный боярин Артамон Матвеев с сыном Андреем, возвращаясь из мезенской ссылки в Москву после царского помилования.
По замерзании рек и озер этот путь, проходивший по ровной дороге, без гор и крутых спусков, был сравнительно легким и наиболее коротким. Так как содержание длинного и трудного летнего тракта с Пинеги на Мезень обходилось дорого государственной казне, то по проекту, утвержденному в 1828 году, было принято решение обратить сей зимник в постоянно действующий тракт, с выходом на деревню Кимжу на Мезени. Все работы намечалось провести за два года.
Однако губернское начальство, задумав устройство дороги, не предполагало тратить на ее строительство средства из государственной казны. Все расходы возложили на крестьян Пинежского и Мезенского уездов. Но сил и средств не хватало, и работы продвигались крайне медленно. При таких темпах дорога не могла быть сооружена не только через два года, как это намечалось, но и через пять лет. Поэтому в 1833 году было принято решение к разорительным работам по строительству дороги привлечь казенных (государственных) крестьян Ижемской волости Мезенского уезда, отдаленного от устраиваемого тракта почти на тысячу верст.
Но ижемские крестьяне отказались повиноваться губернским властям и в течение пяти лет не исполняли их предписания. Они несколько раз посылали своих ходатаев в Петербург к министру внутренних дел Дмитрию Николаевичу Блудову и министру государственных имуществ Павлу Дмитриевичу Кисилеву с прошениями «войти в бедственное положение всей Ижемской волости, перетерпевшей и без того от шестилетнего неурожая хлеба» и освободить их от обременительных повинностей, связанных со строительством дороги. С этим же прошением они обращались также в Сенат. Длительная тяжба с властями благодаря вмешательству архангельского гражданского губернатора Александра Николаевича Муравьева (бывшего декабриста) в конце концов закончилась тем, что сооружение этой дороги в болотистой и непроходимой местности было признано невозможным и по высочайшему повелению все работы были прекращены.[11] А для проезда летом с Пинеги на Мезень продолжали пользоваться прежним почтовым трактом.
«Зарубили» городок
Летописные источники свидетельствуют о том, что район нижней Печоры и Среднего Урала был достаточно хорошо известен русским, сначала ладожанам, а затем и новгородцам, уже в XI веке. Так, в древнейшей русской летописи «Повести временных лет» под 1096 годом летописец сообщает, что «слышах преже сих и лет, яже сказа ми Гюрятя Рогович Новгородец, глаголя сице: „яко послах отрок свой в Печеру, люди, иже суть дань дающе Новугороду; и пришедшю отроку моему к ним, а оттуду иде в Югру, Югра же людье есть язык нем, и соседят с Самоядью на полунощных странах“. Югра же рекоша отроку моему: „дивьно мы находим чюдо, егоже несмы слышали преже сих лет… суть горы заидуче [в] луку моря, имже высота ако до небесе, и в горах тех кличь велик и говор… и в горе той просечено оконце мало, и туде молвят, и есть не разумети языку их, но кажют на железо, и помавают рукою, просяще железа; и аще кто даст им нож ли, ли секиру, [и они] дают скорую противу“».[12]