– Почему так хорошо себя чувствуют в обществе красивых людей? – спрашивали у Аристотеля.
– Такой вопрос приличествует только слепому, – ответил он.
Одному пустому краснобаю, всем надоевшему своими россказнями, Аристотель сказал:
– Удивляюсь, как это люди, у которых есть ноги и которые могут уйти, слушают тебя, теряя время.
Какой-то философ, видя, как афинянин бьет своего раба, сказал про него:
– Вот раб своего гнева бьет своего раба.
Сиракузский тиран Дионисий особенно прославился своими поборами и налогами, часто граничившими почти с грабежом населения и общественного имущества. Когда ему однажды донесли, что народ собрался на площади и бунтует, он сказал:
– Теперь, должно быть, у них уже ничего не осталось и с них больше нечего взять, коли они подняли открытый бунт.
Поэт Филоксен был избран однажды тираном сиракузским Дионисием судьей его поэтических произведений. Но тиран оказался плохим поэтом, и Филоксен откровенно указал ему на слабость его музы. Дионисий обиделся и сослал сурового критика в каторжные работы в каменоломни. Продержав его там некоторое время, он вновь его призвал и приказал снова выслушать свои стихи. Поэт долго слушал с напряженным вниманием, потом, не говоря ни слова, встал и пошел.
– Куда же ты? – окликнул его Дионисий.
– Назад, в каменоломни, – ответил поэт.
Эта выходка рассмешила тирана, и он простил строптивого своего хулителя.
Дионисий хорошо знал, что его ненавидят и клянут. Однажды он назначил на какую-то важную должность явного и всем известного негодяя, и когда ему это поставили на вид, сказал:
– Мне хочется, чтобы в Сиракузах был хоть кто-нибудь, кого проклинали бы еще пуще, чем меня.
Не довольствуясь налогами, Дионисий начал грабить храмы. Так, он стащил со статуи Юпитера роскошную накидку, дар его предшественника Гиерона, говоря, что такая одежда зимой холодна, а летом тяжела и что ее лучше заменить простым шерстяным плащом. У бога-покровителя лекарей, Асклепия, он снял золотую бороду, приговаривая при этом: «У твоего отца Аполлона еще не выросла борода, откуда же ей быть у тебя?»
На одном из жертвенников, которые он тоже без церемонии отбирал из храмов, Дионисий увидел надпись: «Благим божествам».
– Ну вот, я и воспользуюсь их благостью, – сказал он.
В храмах статуи богов часто держали в руках драгоценные золотые сосуды. Отбирая у богов эти чаши, Дионисий при этом приговаривал:
– Они сами их всем протягивают. Мы просим богов о милостях, как же нам не брать того, что они сами нам протягивают?
Мать Дионисия, старуха, вдруг пожелала вступить в новый брак и приказала сыну найти ей мужа.
– Завладев властью, я попрал человеческие законы, но попрать законы природы, устраивая брак вне естественного возраста, я не могу.
Жрец требовал от спартанского полководца Лисандра, чтобы он исповедался в самом тяжком из своих грехов. Лисандр спросил, по чьему требованию он должен совершить исповедь, т. е. боги ли так повелевают или сам жрец?
Тот сказал, что таково требование богов.
– Так ты отойди, – сказал ему Лисандр, – и когда боги обратят ко мне вопрос, я им и отвечу.
Человеку, который поносил его неприличными словами, Лисандр посоветовал и впредь продолжать так же браниться.
– Таким путем ты, быть может, опорожнишься от скверных слов, которыми битком набит.
Великий фиванский полководец и патриот Эпаминонд однажды бродил грустный и рассеянный, в полном одиночестве, в то время как фиванцы справляли какое-то шумное и веселое празднество. Кто-то из друзей, встретив его, спросил, для чего он от всех удалился.
– Для того чтобы вы все могли, ничего не опасаясь, предаваться веселью, – отвечал патриот.
Однажды он приговорил к наказанию какого-то преступника. За наказанного ходатайствовали лучшие люди, в том числе полководец Пелопид, но Эпаминонд оставался непреклонен до тех пор, пока за наказанного не стала ходатайствовать какая-то публичная женщина (гетера); тогда Эпаминонд, ко всеобщему удивлению, помиловал преступника.
– Такие любезности, – пояснял он, – можно оказывать женщинам легких нравов, а никак не полководцам.
П. Батони. Геракл на распутье
Спартанские послы жаловались Эпаминонду на фивян в очень длинной речи против своего обычая, возведенного у них чуть не в племенную доблесть.
– Кажется, – заметил Эпаминонд, – фивяне еще тем провинились перед вами, что заставили вас отказаться от вашего обычного лаконизма.