Хорошее настроение у Павла пропало. Вряд ли теперь попадет он в хижину Кулика. Раздосадованный, он молча шагал впереди, переступая расщелины и камни, раза два нарочно залез в топь. Лещинский болтал без умолку. О недавней буре, о ловле сельдей, о Санкт-Петербурге. Остроумно перефразировал архимандрита, сулившего в последней проповеди царство небесное всем алеутам за каждого лишнего бобра, сданного на склады Компании. Отлично изобразил Круля, потерявшего очки, посочувствовал Кускову. Он не навязывал своих мнений, не делал выводов, ни разу не упомянул о прежних размолвках, держался непринужденно и просто.
Досада у Павла постепенно прошла, тем более, что Лещинский вовсе не собирался заглядывать на редут. Он шел к горячим источникам взять серной воды для своего лекарства. Когда же Лещинский стал рассказывать о новой американской республике — ближайшей соседке колоний, Павел всерьез заинтересовался и даже присел на камень.
Лещинский понял, что самое трудное удалось. Оно заключалось в том, чтобы вот так, якобы невзначай встретиться с Павлом и затеять нужный разговор. Несколько дней он караулил Павла, придумывал, с чего бы начать, чтобы не возникло и тени подозрения. Старая газета, добытая у Робертса, рассказы шкиперов помогли сломать лед.
— Словесность в Соединенных областях в великом уважении, — повторял теперь Лещинский вычитанные из газеты фразы, — а книгопечатание производится с величайшим успехом. Перепечатываются все новейшие творения, выходящие в Англии. В Новом Йорке и Бостоне выходят журналы, издаваемые с великим тщанием, из коих есть утренние и вечерние ежедневно. Америка может гордиться в живописи Вестом, Трамболем и Стуартом... Подумать страшно! — продолжал он, с видом полной искренности глядя на удивленного его познаниями собеседника. — Сколь близки мы тем землям и сколь далеки просвещением и вольными мыслями... А давно ли там были пустынные леса, дикие люди да звери, самоуправство да питейные дома по глухим дорогам. Как у нас...
Осторожно, издалека Лещинский пытался найти нужный отклик у собеседника. Особенно много говорил о коренных обитателях страны — индейцах, о будущем.
— Мы малая сила... — продолжал Лещинский, медленно, словно в раздумье разгребая веткой кедровые иглы. Тусклый желтоватый лоб его избороздили две кривые складки, как трещины. — Но и мы могли уподобить себя американским областям, схожим во многих начинаниях с нами и в отношениях к отечеству... Только став независимыми, обрели они истинное процветание и выросли в мудрое государство... Павел Савелович! — вдруг поднялся он со своего места. — Не подумайте худо. Интересы Отечества драгоценнее для меня, чем моя жизнь. . И я знаю, о чем думаете вы и как страдаете... Потому и говорю открыто... Малая сила мы, а только в большую вырасти можем. Совместно с индейцами... Великую пользу получит Россия от сих мест. Россия, а не Компания.
Последние слова Лещинский произнес громко и замолчал. Павел не откликался. В лесу уже сгущались тени, меркло небо, из ущелья потянуло сыростью. Между острыми утесами на вершине хребта багровел базальтовый скат. Если бы Лещинский взглянул на юношу, он бы заметил, как упорно смотрит на этот яркий блик Павел и как медленно разглаживались морщины на его лбу.
Павел сейчас совсем не волновался, хотя Лещинский затронул его душу. Так страстно жаждавший примирить, казалось, непримиримое, понял Павел вдруг, что это свершилось. Разговор с Лещинским словно подвел черту. Павел любил свою родину, тосковал по ней, но он знал, что прошлое никогда не вернется в эти леса и долины, что цивилизация вытеснит старую жизнь. И он помогал этому сам ради своей новой отчизны. Сейчас Павел понял, что к тому же стремился правитель, который тоже мучился и страдал...
Лещинский заторопился, извинился, что задержал спутника, дружески протянул руку:
— Будьте гостем у меня, Павел Савелович! Я тут беспокровный сирота... И Александру Андреевичу, — добавил он полушутливо, — не говорите о беседе нашей. Не уважает он инакомыслящих, наипаче компанейских. А?.. Скромные мои прожекты покажу...
Лещинский все еще стоял, когда Павел поднялся и, глядя на него открытым светлым взглядом, сказал уверенно и совершенно спокойно:
— Вы ошиблись, Лещинский. Да вы и не поймете... Все это сделал Баранов. И я горжусь, что он мой приемный отец!
Не замечая протянутой руки, легко, словно освободившись от тяжести, Павел быстро пошел к озеру.
ГЛАВА 7
Два пути вели на восток. Один неизведанный, холодный и недосягаемый, через ледовитые моря, замерзшие пустыни, где, может быть, не слышно даже крика птиц. Посланное еще в прошлом году судно дошло только до редута св. Михаила, в заливе Нортон, дальше все море было забито тяжелым паковым льдом. Десять месяцев из двенадцати пролив являлся непроходимым.