Много видел Лорка такого, чего и взрослому не перенести. И ведь, несмотря ни на что, — выжил, выстоял!
Но путь сюда, на Юдому, оказался Лорке не по силам.
Еле живым привезли его в санях на зимовье и долгими зимними месяцами мать выхаживала его, поя с ложечки горным медом, натирая барсучьим жиром худую, с острыми, как кремень, ключицами спину.
— День-то какой нынче? — Лорка глянул в затянутое инеем окошко.
— Благовест, — отозвалась мать и снова заплакала. — Радость-то какая! Я уж отца Иллариона предупредила, чтоб после службы зашел, — соборовать тебя собрались. Совсем, думала, потеряю…
— Ну вот еще! — Горло драло, слабость ощущалась ужасная, но пелена перед глазами спала, в голове прояснилось, и Лорка с изумлением понял, что хочет есть.
Мать налила ему пахучего мясного бульона.
— Так пост же!
— Пей! — Ее брови сошлись на переносице. — Болящим и чадам…
— Я не чадо! — обиделся Лорка. — Мне десятый год уже!
— Пей, кому говорят. — Но мать заулыбалась, обрадованная его вновь проснувшимся задором.
От теплого питья горлу малость полегчало.
— Отец-то…здесь? — решился спросить Лорка.
В глазах матери снова набухли слезы, скорбная складка залегла у губ:
— Под Масленицу от капитан-командора бумага пришла. Поехал с капитаном Чириковым в Охотск. Двадцать немецких миль. И тоже… по льду токмо.
Она резко отвернулась, отошла к столу. Взяла было шитье, уколола палец, ойкнула. Руки ее тряслись.
— Не плачьте, мама, — привычно сказал Лорка. — Вернется, весна придет. Лед стает — на лодках до Охотска враз пройдем. Почти добрались уже.
— Когда же это кончится? — почти простонала мать. — Сил моих больше нет! Нет!
Лорка хотел было встать, обнять ее, как делал это всегда. Он уже привык считать себя материным заступником, — слишком много дней и ночей они провели вот так, вдвоем, в бесконечном ожидании. На появление отца всегда надеялись, но никогда не ждали — слишком много было этих обманутых ожиданий, слишком много разлук… Даже когда подолгу жили на одном месте, на Иркуте или, скажем, в Якутске, отец все равно был в разъездах: то уедет встречать новую партию железа, то пошлет его капитан-командор с каким-нибудь секретным поручением… Лорка берег в памяти каждый момент его редких появлений. В его последнее появление летом в Якутске целых две седмицы он был дома с женой и Лоркой, никто его не вызывал, не тревожил. Мать расцвела, начала улыбаться. Долгими вечерами Лорка читал отцу, складывал с ним бумажных птичек и пускал их с косогора, вместе ездил по всему Якутску, даже поднимался с ним на борт…
Оказалось, капитан-командор дал своему верному соратнику отпуск перед тем, как снова послать его на Юдому. Услышав об этом, мать заплакала навзрыд. Ожидание было невыносимым. Видя, как она тает на глазах, Лорка начал заговаривать о том, что путь на Юдому вовсе не так плох, что мужики проходят его пешими, с грузом, а уж на санях-то…
И мать сдалась. Они выехали на Масленичной неделе в сопровождении двух сменных ямщиков, ранним зимним вечером, когда Анна-Кристина Беринг распорядилась давать фейерверки. Весело катился-шумел вдалеке ее масленичный поезд. Укрытые по плечи медвежьими шкурами в санях, они долго смотрели на разноцветные отсветы, остававшиеся позади…
Вначале лошади бежали бойко. Лед был крепок, в «теплушках» по пути их снабжали горячими кирпичами. Лорка старался смеяться, шутить. Однако чем дальше отъезжали, тем трудней становился путь. Мороз крепчал, тайга вокруг стихла, скованная его ледяным дыханием, только нет-нет раздастся громкий, как ружейный выстрел, треск… Так проехали день. К вечеру благополучно добрались до очередной теплушки. Казаки, дежурившие в избе, завидев женщину с мальчонкой, дивились, но были вежливы. А узнав, что Лорка — сын лейтенанта Вакселя, и вовсе не знали, где посадить и чем накормить: «Лейтенант наш, батюшка, светлая голова, дай бог ему здоровья! Без него тут бы пропасть народу полегла!» Божились, что до Юдомы осталось всего-то десять верст…
Поутру мать долго не вставала, казалась больной. Словно бы чуяла неладное, да не хотела ехать, думал потом Лорка. Но предчувствие встречи подгоняло, и вот через неохоту они выехали на заснеженную колею, проложенную санями по крепкому льду реки. Солнце уже взошло, однако от мороза все вокруг тонуло в снежном мареве, точно в густом дыму, сквозь которое солнечный круг казался розовым.