— Вы превращаете профессора Преображенского в какого-то монстра!
— Не я, а Булгаков, ведь это он поселил своего героя в «похабной квартирке», — возразила Полина. — Конечно, профессор не монстр. Не исключено, что после сытного обеда он и посочувствует всей душой страданиям народа, но всё равно ни за что не согласится поступиться и малой частью своих привилегий, чтобы облегчить эти страдания.
То, что говорила Полина, настолько отличалось от традиционного мнения многочисленных комментаторов и простых читателей повести Булгакова, что я испытал некоторую растерянность. Но сдаваться так просто тоже не собирался.
― Хорошо, готов согласиться, что этот признанный ― теми, кто причисляет себя к интеллигенции ― образец интеллигентности не дотягивает до идеала. Но нельзя же ему полностью отказывать в положительных качествах! Например, профессор ― человек твёрдых принципов, он не отступает от них даже под давлением власти в лице Швондера.
— Да, Вы правы, профессора можно было бы уважать за твёрдость убеждений. Несомненно, он отказывается помочь нуждающимся детям Германии не из жадности, а из принципа. И как Вам такой принцип: «Я не дам ни копейки детям, потому что не обязан этого делать»?
— Но ведь действительно не обязан!
— Я опять вынуждена признать Вашу правоту. ― Полина произнесла это без всякого сарказма. Вероятно, она хорошая учительница, если не позволяет себе поиронизировать над чужой бестолковостью. ― Но мы не об обязательствах, а об интеллигентности. Не может человек, открыто провозглашающий: «Я никому ничего не должен», признаваться интеллигентом. Зовите его как хотите — работником умственного труда, творческой личностью, представителем креативного класса, но не называйте интеллигентом. И Булгаков-то, кстати, это понимает. Если помните, отказ якобы «положительного» профессора помочь детям вызывает у «отрицательных» Швондера с компанией настоящую оторопь! Так вот, это реакция не Швондера, а самого Булгакова.
Полина сделала жест рукой, чтобы усилить эффект от своих слов. Вряд ли она специально изучала ораторские приёмы, они рождались из её убеждённости и искренности.
― Подлинный интеллигент всегда стремится жить не для себя, а для людей, ― продолжала она. В этот момент мне показалось, что дискуссия со мной отошла для неё на второй план, она просто высказывала собственное кредо. ― Интеллигентом того или иного человека делают не ум, не знания, не тихий голос, не внешний лоск и не любовь к опере, а особое состояние души. Интеллигент с уважением относится к любому человеку, он болеет за общее благо, это всегда человек с больной душой.
— Душевнобольной? ― Вот в чём я несравненный мастер, так это в умении отпускать неуместные шутки.
— Не иронизируйте, Вы понимаете, что я имею в виду. ― Полина задумчиво посмотрела на меня и добавила: ― Думаю, что понимаете… — Затем она, как бы взяв новый разбег, энергично продолжила: — Интеллигент сопереживает, принимает близко к сердцу чужую боль — боль соседской семьи или боль своего народа. Интеллигентность ― это характеристика не ума и образованности, а нравственности человека. Поэтому интеллигентом может быть и простой рабочий или крестьянин, если он поднялся до вершин духовного развития.
Моя спутница замолчала, а потом закончила уже спокойным тоном, без эмоционального напора:
— Профессор Преображенский из принципа отказался пожертвовать детям пятьдесят копеек, а вот Илья Сергеевич, когда получил губернаторскую премию, всю сумму отдал школе. Мы на эти деньги закупили физические приборы, реактивы для кабинета химии, книги для библиотеки и много ещё чего полезного и необходимого. Так кто, по-Вашему, настоящий интеллигент — профессор Преображенский или Илья Сергеевич?
Я решил не отвечать, потому что возразить было нечего, а признать правоту не позволило мужское самолюбие. Вместо ответа я спросил:
— Вы считаете, что в булгаковском «Собачьем сердце» вообще нет положительных персонажей?
— Нет, почему же! Вы забываете про собаку Шарика! — Засмеялась Полина.
― Всё-таки Вам следовало стать учителем литературы.
Но Полина оказалась то ли нечувствительна к лести, то ли выше неё:
― Повесть Булгакова читали вслух в клубе. Она задела за живое наш народ, и её долго обсуждали. Схлестнулись разные точки зрения. Так что я Вам изложила не своё, а общественное мнение относительно личности профессора Преображенского. Но я с ним полностью согласна.
Так, разговаривая, мы спустились с вулкана. От посёлка нас отделял последний спуск с холма. Тропинка шла круто вниз, но после вчерашнего шторма почва стала влажной и скользкой, поэтому Полина предложила спуститься более пологим, но и более длинным путём. В общем, я с ней согласился, но, в силу обычного мужского авантюризма, решил попробовать: а что, если спуск по тропинке всё-таки возможен? Сделал пару шагов вниз по склону и вдруг, совершенно неожиданно, заскользил по глинистой поверхности, оставляя сапогами на ней две неровные полосы. Я ещё успел оглянуться, чтобы увидеть испуг в глазах Полины. Самое неприятное, я уже ни на что не мог повлиять: все мои усилия уходили на то, чтобы просто не упасть, любая попытка изменить положение ног и тела привела бы к неизбежному падению. В первый момент мне удалось устоять на ногах, но из-за крутизны склона скорость скольжения резко возросла, я потерял равновесие и со всего размаха шлёпнулся «мягкими тканями» прямо в грязь, однако и в сидячей позе продолжал стремительно лететь вниз. Несколько раз я вставал на ноги, но они не находили упора, скользили по склону, собирая под подошвами резиновых сапог комья полужидкой глины, и всё заканчивалось очередным падением. Попытки затормозить скольжение, хватаясь за траву и ветки, ни к чему не привели, я только ободрал руки и лицо о какие-то колючие кустики.