Я непроизвольно улыбнулся. Перед моими глазами всплыло раскрасневшееся лицо деда, который пытается растолковать внуку-первокласнику ту «вершину знания», до которой он добрался в своём школьном обучении.
— А я полагал, ты из интеллигентной семьи…
Лицо Вадима выражало крайнюю степень изумления. Наверное, если бы я ему признался, что являюсь внебрачным сыном английской королевы, он удивился бы меньше. Но было нечто ещё, проступившее на его лице до того явственно, что читалось столь же легко, как печатный текст в книге. И это было… разочарование. Он во мне разочаровался. Вадим даже непроизвольно слегка отстранился от меня.
— Мой дед и слова такого не знал — интеллигент. Хотя, ты прав, он действительно был интеллигентом, но не по причине образования или характера труда, а по внутренней сути. Все библейские заповеди для него были не писаными на бумаге правилами, а осознанными жизненными принципами.
Я «завёлся» так же, как и Вадим, и уже не мог остановиться.
— Но его сын, мой отец, получил высшее образование, стал не просто классным, а очень уважаемым специалистом в своей области техники. Он был очень начитанным человеком. Самое важное, что он сделал для меня ― привил мне любовь к чтению. Слава богу, он успел это сделать ещё до того, как в семьях появился персональный компьютер ― подозреваю, его придумал враг человечества. Так вот, к чему я всё это тебе рассказал… Если бы новая власть не переселила семью моего деда из подвала в барскую квартиру, «уплотнив», естественно, старых хозяев, дед так и остался бы в подвале, и в буквальном смысле, и в фигуральном. И мой отец не стал бы в этом случае тем, кем он стал.
Вадим уже не пытался меня перебивать. Он просто молча смотрел на меня в упор, пристально, изучающее, словно открывал меня заново.
— Мы сейчас такие умные, с высшим образованием, знаем, что такое «амбивалентность». — Я продолжал, не обращая внимания на реакцию Вадима. — Поэтому мы на стороне профессора Преображенского, сочувствуем ему и вместе с ним ненавидим и презираем чумазых «кухаркиных детей», которые ходили в грязных валенках по мраморной лестнице, забывая при этом, что эти дети были нашими дедами и прадедами. Исторический парадокс: профессор Преображенский стал образцом для подражания, подлинным кумиром для потомков тех самых плебеев, что не догадывались вытереть обувь на пороге. А между тем эта лестница в доме, где жил профессор, была частью того самого пресловутого «социального лифта», который поднял моего деда, а вместе с ним огромную серую массу других людей из тёмных подвалов, где они обитали, к свету и цивилизации ― прости мне этот пафос.
Когда я непроизвольно, неожиданно для самого себя выделил голосом «серую массу», Вадим вздрогнул. В этот момент мы оба почувствовали, что наши отношения уже не будут такими, как прежде. Впервые за несколько лет в них появилась трещинка.
Несколько секунд мы шли молча. Этого времени мне хватило, чтобы пожалеть о сказанном. Мрачный вид Вадима, его молчание отрезвили меня. Собственно говоря, что я хотел ему доказать? Вряд ли я способен его переубедить. Ну, предположим, пусть даже докажу ему свою правоту, но какую цену придётся за это заплатить? Прочность нашего делового партнёрства неизмеримо важнее формальной победы в дискуссии по поводу того или иного литературного произведения. Надо признать, я вёл себя неразумно. Крайне глупо спорить с Вадимом по отвлечённым вопросам, рискуя разрушить столь важные для обоих деловые отношения.
Что-то подобное чувствовал и Вадим. Он не воспользовался паузой, чтобы возразить мне, а вместо этого произнёс примирительным тоном:
— Ну, ладно, Сергей, давай на этом закончим. Утро вечера мудренее. Я вижу, не только мне, но и тебе надо как можно скорее уезжать из этой дыры. А то ты меня начинаешь беспокоить…
— Ты за меня переживаешь?
— Конечно, я же твой друг…
Мы попрощались. Мне надо было возвращаться на другой конец посёлка, к дому Клавдии. Ветер теперь дул в спину, подгоняя меня. Я шлёпал сапогами по лужам, заставляя дрожать и колебаться отражающуюся в них луну. Окна поселковых домов излучали какой-то неуверенный свет, не такой равномерный, как от электрических ламп. За ними готовились ко сну люди, те самые, которые сегодня пели, а потом лихо отплясывали в клубе.