— Ваша Фортуна сама скоро окочурится. Сколько там осталось до семнадцатого года? Смотришь, и наступит неожиданно, как в прошлый раз, для всей вашей системы… ну, тот самый… который всегда подкрадывается незаметно. — Удивительно, но негромкие реплики Фимы были очень хорошо слышны на фоне оглушительно-звонкого голоса Вадима, от которого даже дребезжали оконные стекла.
— …Дело не в политике правительства, а в вас самих. Корень всех проблем — в вашей совковой психологии.
Дамир всё ниже склонял голову. Я, сидя напротив, видел его темечко, покрытое в равной степени чёрными и седыми волосами. После последних фраз Вадима он налил себе полстакана «Божьей росы» и молча «хлопнул» её, не предложив никому присоединиться, даже не взглянув на нас. Я понял, что это означает, и попытался остановить Вадима. Накрыв сверху кисть его руки своей ладонью, я произнёс с нажимом:
― Вадим, следи за своими словами!
Но Вадим нервно отдёрнул руку.
― Почему иностранцы каждый клочок земли обихаживают? — Фима продолжал защищать свой Остров. — Земли у них мало, а народу много, вот поэтому они каждый участок используют по максимуму. А у нас земли и прочих ресурсов ― вагон и маленькая тележка. Потому государство и вкладывает туда, где больше отдача. Но прежняя власть и о нас не забывала. Во всяком случае, за эту землю держалась крепко.
— Ваш Безымянный надо переименовать в Остров Свободы! Свободы от здравого смысла, от экономической целесообразности… — Вадим стал запинаться — свидетельство усталости. Но в его глазах религиозного проповедника всё ещё сверкали молнии. ― Свободы от достижений европейской цивилизации и нормальных условий для жизни. Проклятый Совок…
…Удара я не видел. Только что-то мелькнуло на периферии зрительного поля. Валеев бил не кулаком, а всей раскрытой пятернёй ― удар таким кулаком в таком состоянии мог стать для Вадима фатальным. Вид Валеева был ужасен, он напугал бы даже тигра. Его взгляд, полный звериного бешенства, казалось, был способен прожечь дырку в металле. Из перекошенного рта так и не смогло вырваться страшное ругательство, застрявшее в клокочущей в горле ярости. Раздувшиеся ноздри со свистом засасывали воздух, вены на шее готовы были лопнуть, а застывшие в напряжении мышцы канатами протянулись вдоль рук. В таком состоянии бросаются в рукопашную на заклятого врага.
Вадим упал вместе со стулом. Он так и остался на нём сидеть, только стул теперь лежал спинкой на полу. Хорошо, что при ударе он успел вовремя повернуть лицо, иначе мог бы получить перелом носа.
Он с трудом поднялся с пола. Вид у него был растрёпанный и подавленный, но Вадим и теперь не собирался сдаваться. Он принял позу, чем-то напоминающую греческую букву «лямбда»: одна нога отставлена назад, другая выдвинута вперёд, голова наклонена в сторону противника. Кулаки сжаты, но что делать с руками, он не знал, и потому прижал локти к туловищу. Он был готов сражаться за свои убеждения, не имея даже призрачного шанса на успех. Он решил быть битым, но не уступить сопернику в твёрдости духа.
Я не ожидал от Вадима такой отчаянной, безрассудной смелости. Однако вид этого полноватого московского интеллигента, храбро бросающегося в безнадёжный бой, был столь нелепен, что мог погасить любую агрессию. Да никто и не собирался отвечать на его вызов. Ни старшина, ни остальные даже не смотрели в его сторону.
Валера обратился к Валееву, принявшему прежнюю позу ― лицом в стол.
— Зря ты так… Не ты один хотел дать ему в реноме. — Должно быть, Валера полагал, что подобрал приличный аналог грубоватого отечественного выражения. — Но бить такого — грех.
Под «таким» подразумевался квёлый интеллигент.
Фима высказался ещё более неожиданно:
― Это потому, что нет у тебя в сердце бога, Дамир. Бог учит смирять свои порывы.
Вот уж кого бы я не заподозрил в религиозности, так это Фиму!
Старшина молча выслушал своих друзей. Потом скосил глаза в сторону Вадима и, глядя не на него, а в пол перед ним, с презрительным равнодушием, почти не разжимая губ, сказал:
― Остыньте, господин. Никто с Вами драться не собирается. Был бы я трезвый, тоже Вас бить не стал. Хотя, есть за что…
…Нам оставалось только уйти. Я, успокаивая и похлопывая Вадима по спине, вывел его из дома. У него дрожали губы, а в его глаза, полные муки, было невозможно смотреть. Самое сильное унижение для мужчины ― это физическое унижение, которое он претерпел от ненавистного противника. Я с удивлением открыл для себя ещё одного Вадима ― полного мужских амбиций. Да, за эти несколько дней мы узнали друг о друге столько, сколько не узнали за предыдущие годы знакомства.