— Смит! — крикнул я. — Смит! Где вы?
Издалека, откуда-то сзади, до меня донесся хруст битого стекла под чьими-то подошвами. За мной шел Бартон. Рядом в темноте торжественно тикали старинные напольные часы. Я подошел к винтовой лестнице и повернул все выключатели, которые сумел нащупать.
Ничего не произошло. Видимо, был выключен рубильник.
Зная, что всего несколько минут назад в этом доме находились члены самой опасной преступной группировки в мире, я постоял немного, глядя вверх на устланную ковром лестницу. Благоухание гиацинтов становилось невыносимым; меня охватило даже не предчувствие беды, а уверенность в том, что нам грозит несчастье.
— Кэрригэн! — донесся голос Бартона. — Чертовы лампочки погасли!
— Сюда! — крикнул я и уже сделал было шаг навстречу ему, чтобы помочь, как вдруг кое-что увидел.
Один из цветочных горшков валялся разбитый на полу. Поток холодного сырого воздуха донес до меня какой-то экзотический запах. Дверь, через которую мы вошли, — дверь в сад — была распахнута, и из темноты на улице послышалась трель полицейского свистка.
— Выбирайтесь в сад! — крикнул я. — Смит где-то там, ему нужна помощь!
Что-то в запахе гиацинтов, в атмосфере этого дома навело меня на мысль о приползшем с востока тумане, из которого материализовался доктор Фу Манчи. Это был обыкновенный лондонский дом, но он приютил китайского гения зла, тяжкая аура которого по-прежнему витала в воздухе. Я бросился в сад, будто спасался от чего-то. До меня еле слышно донеслись слова:
— Идите! Я сам о себе позабочусь.
Переливчатый свист затих. Похоже, он доносился откуда-то справа, довольно далеко от той тропки, по которой мы со Смитом подбирались к дому. Теперь можно было не прятать фонарик, и я увидел, что вправо от двери отходила посыпанная гравием дорожка. Невдалеке виднелись теплицы.
«Гараж!» — осенило меня. Вероятно, Фу Манчи хотел добраться до своей машины, а Смит последовал за ним.
Сбегая вниз по крутой тропинке, я мысленно прикидывал, сколько прошло времени с тех пор, как Симс, шофер из Ярда, отправился за подкреплением, и гадал, не попал ли Смит в засаду. Я прекрасно понимал, что и мне грозит опасность, поэтому сжимал в руке свой верный кольт, когда проходил мимо теплиц. За ними я остановился.
Тревожную ночную тишину нарушал только унылый стук капель, падающих с деревьев. Бартон не подавал голоса, зато я услышал другой звук, который заставил меня замереть на месте. Это был свист — три печальные минорные ноты.
Выключив фонарик, я стоял и ждал. Свист повторился — где-то совсем близко, послышались шаги. Вдруг донесся тихий, невнятный призыв, и в темноте замерцал огонек.
Сад опоясывала стена из красного кирпича, теплицы были построены под ней. Вместо снятых ворот в стене была арка.
Там стояла Ардата; фонарь в ее руке отбрасывал жутковатые блики на взлохмаченные волосы девушки.
С уверенностью могу сказать, что ни до, ни после этого мгновения я не испытывал столь противоречивых чувств. В ее глазах, иссиня-черных в темноте, отражались такой ужас и одновременно такая мольба о помощи, что я тотчас осознал необходимость немедленных действий. Меня угораздило отдать сердце бездушной распутнице, и оно по-прежнему принадлежало ей.
Ардата заметила меня, погасила фонарь, и я увидел у нее в руке что-то похожее на шаль. Она повернулась, намереваясь убежать, но я оказался проворнее. В ту ночь мною руководило отнюдь не Божественное провидение: то, чему я стал свидетелем в доме, пропахшем гиацинтами, страшная участь, едва не постигшая сэра Бартона, злобная желтая физиономия доктора Остера, убийство которого ни в малейшей степени не обеспокоило мою совесть, — все это, вместе взятое, заставило меня постичь смысл слов «бешеная ярость».
Я бросился под арку, вцепился в болтавшийся за спиной Ардаты капюшон. Девушка выскользнула из плаща, я споткнулся и… следующим прыжком настиг ее!
Я обхватил Ардату руками; она дрожала и тяжело дышала, как попавшее в капкан дикое животное. Ее сердце билось рядом с моим.
— Пустите! — вскричала она. — Пустите! — и принялась колотить меня по груди кулаками, да еще как сильно!
Но я стиснул ее без всякой жалости, возможно, даже грубо, и она перестала сопротивляться, а слова сменились рыданиями., Она поникла — гибкая, тонкая и беспомощная — в моих объятьях. Наши сердца бились в такт, я так прижал Ардату к себе, что мое лицо коснулось ее волос, и их аромат едва не свел меня с ума.
— Ардата, Ардата! — простонал я. — Боже мой, как я тебя люблю! И как только ты могла сделать такое!