— На самом верху вон той высокой башни.
Марк Хэпберн взглянул в ту сторону, куда указывал Робби. Малыш имел в виду «Страттон-Тауэр», одно из самых высоких зданий Нью-Йорка — именно оно являлось составной частью городского пейзажа, открывавшегося из окон их со Смитом номера в отеле «Регал-Атениэн». Молодой человек продолжал смотреть на небоскреб, пытаясь ухватить какое-то смутное воспоминание, пробужденное в уме видом похожего на обелиск здания с остроконечным куполом, которое четко вырисовывалось на фоне голубого холодного неба.
Хэпберн поднялся на ноги и подошел к высокому парапету, ограждающему садик на крыше. Сейчас он находился гораздо ниже сорокового этажа «Регал-Тауэр» — но гораздо ближе к зданию с куполом.
— Он всегда выходит ночью. Только иногда я сплю и не вижу его.
Именно слово «ночью» помогло Хэпберну ухватить ускользающее воспоминание — воспоминание о трех освещенных окнах на самом верху «Страттон-Тауэр», на которые он обратил внимание в ту ночь, когда они с Найландом Смитом ждали появления Мухи — Карло.
Марк повернулся и взглянул на Робби с новым интересом.
— Так ты говоришь, он делает головы?
— Да. Я видел.
— По ночам?
— Не всегда.
— И потом разбивает их?
— Да, всегда разбивает.
— А как он разбивает их, милый? — спросила Мойя, искоса взглядывая на серьезное лицо Хэпберна.
Согласно сопровождавшемуся выразительными жестами рассказу мальчугана, этот сумасшедший сбрасывал головы с балкона на купол, где они и разбивались вдребезги.
Глубоко тронутый видом очаровательной матери, обнявшей прелестного сына, Хэпберн поддался искушению наклониться и еще раз ласково взъерошить каштановые кудри малыша.
— Похоже, ты здесь не скучаешь, Робби!
Позже Марк Хэпберн сидел в изящно обставленной гостиной, глядя на Мойю Эдер. Она улыбнулась почти застенчиво и заговорила:
— Наверно, вам трудно понять, но…
Дверь открылась, и в гостиную просунулась кудрявая головка.
— Дядя Марк, не уходи, пока я не попрощаюсь с тобой! — улыбаясь, крикнул мальчуган и исчез.
Марк Хэпберн смотрел на Мойю, которая с притворной суровостью знаком прогнала сына прочь, и задавал себе вопрос: есть ли на свете что-нибудь более прекрасное, чем молодая любящая мать.
— Я рад, — сказал он, и в его монотонном голосе прозвучали новые, странные нотки, — что у вас в жизни есть такой большой интерес.
— Это единственный мой интерес, — просто ответила Мойя. — Я живу для него. В противном случае, — она покачала головой, — меня бы здесь не было.
— И все же я не понимаю, почему вы служите этому человеку, которого называете Президентом.
— Все очень просто. Все выходы из здания день и ночь охраняются невидимыми стражами. Когда Робби с няней выходят на улицу, за ними неотступно следят до самого их возвращения. Сыну запрещено гулять по улицам — их с Мэри Гофф отвозят в сад одного особняка на Лонг-Айленде. Это единственная его игровая площадка — за исключением садика на крыше.
— Боюсь показаться тупым, но я все еще не понимаю.
— Эти апартаменты принадлежат Президенту, хотя он редко появляется здесь. Мэри Гофф — моя собственная служанка. Она работает у меня со времени рождения Робби. Больше… у меня никого нет. Однажды Робби исчез на целых два месяца…
— Его похитили?
— Да. Его похитили. Это произошло еще до всего… Потом Президент послал за мной. Естественно, я сходила с ума от отчаяния… думала, просто умру. Он сделал мне предложение, которое, наверное, приняла бы любая мать. Я согласилась без колебаний. Мне разрешается приходить сюда, даже приводить друзей — пока я выполняю возложенные на меня обязанности. Если я подведу Президента… — она закусила губу, — я никогда больше не увижу Робби.
— Но в конце концов в этой стране существует закон! — горячо воскликнул Марк Хэпберн.
— Вы не знаете Президента, — ответила Мойя. — А я знаю. Никакой закон не остановит этого человека, если он решит похитить моего сына. Вы дали мне обещание — и вы ведь сдержите его? Вы ведь не попытаетесь ничего предпринимать в отношении Робби без моего ведома?
Несколько мгновений Марк Хэпберн молча смотрел на нее, потом ответил:
— Не попытаюсь, хотя нахожу ситуацию крайне неприятной. Я подвергаю вас серьезной опасности… Вы имеете в виду… — он поколебался, — что о моем сегодняшнем визите будет доложено Президенту?
— Конечно. Но старые друзья семьи допускаются к Робби. Полагаю, вы достаточно хорошо осведомлены о моей жизни, чтобы сойти за старого друга?
— Да, — сказал Марк Хэпберн. — Можете считать меня своим старым другом…