Но все мы идем на поводу у судьбы (я часто думаю, как араб). Расставшись с Эбди, я пошел наобум по кривой и узкой мощеной улочке, похожей на улицы Кловелли в Корнуолле. Вряд ли я успел сделать два десятка шагов, когда на углу тенистого сквера увидел лавчонку, которая показалась мне даже древнее, чем соседние с ней дома. Вывеска над лавкой гласила: «Зазима».
Я встал как вкопанный, сердце мое заколотилось. Сквозь узкое грязное оконце я увидел странную коллекцию самых разных предметов. Тут были две маски вудуистских колдунов, отвратные на вид; какие-то древние черепки и фрагмент гротескной фрески, возможно, попавшей сюда из какого-нибудь храма на Юкатане. Я увидел кожаную суму, полную тусклых монет, а за ней — наполовину развернутый китайский ковер, который даже на мой неискушенный взгляд был бесценным. В лавке стояли два сундука с чайного клипера, несколько примитивных и корявых бутылей из-под вина. Но самый странный экспонат стоял в центре витрины, в каком-нибудь дюйме от грязного стекла.
Это была человеческая голова! Череп бородатого старика, уменьшенный каким-то загадочным способом, возможно неизвестным перуанским охотником за черепами, до размеров среднего апельсина. Усохшее лицо по-прежнему хранило черты живого человека. Казалось, запавшие веки вот-вот разомкнутся и крошечные любопытные глазки воззрятся на огромный мир.
Эта мерзостная штуковина помешалась в напоминавшем часы резном ящике из красного дерева с плотно подогнанным стеклом. Пока я разглядывал эту отталкивающую реликвию (а на весь осмотр витрины Зазимы ушло не более нескольких секунд), у меня возникло ощущение, что кто-то следит за мной из темного угла лавки.
Лицо наблюдавшего за мной человека было до того похоже на голову в ящичке, что меня охватил ужас. Я подался вперед и пристально вгляделся в черный сумрак.
Я разглядел сгорбленного старика, сидевшего на подушках, в деревянном кресле с высокой спинкой. На старике был надет какой-то халат. Пока я смотрел на него поверх сморщенной головы в витрине, старик поднял тощую руку: меня приглашали войти.
Я открыл дверь лавчонки. Звякнул колокольчик. Часы на старой церкви неподалеку пробили полчаса.
Как только дверь за мной закрылась, в нос ударил затхлый дух. Из современной Панамы я попал в какой-то склеп, где еще жила память о той Панаме, которая знавала дыбу, аутодафе, звон испанских клинков, скрестившихся с английскими. А может быть, и о Панаме еще более древней, поклонявшейся загадочным богам и неведомой ни испанской инквизиции, ни пиратской братии Френсиса Дрейка.
Поначалу мне показалось, что в витрине выставлен почти весь товар Зазимы. В самой лавочке висело на стенах несколько ковров, выцветших карт и эстампов. Тут и там в беспорядке валялась всякая всячина. Но мое внимание было приковано к лицу хозяина. Во всяком случае я думал, что этот старик, сидящий в кресле с высокой спинкой, и есть хозяин.
Он был какой-то изжелта-белый, сморщенный, с редкими волосами и клочковатой бородой, вылинявшей и липнущей к похожей на пергамент коже. Старик сидел, скрестив ноги на подушках, и когда я на мгновение заглянул в его запавшие глаза, меня охватил смутный страх. Взгляд старика был загадочен и пронизывал насквозь. Я заговорил, стараясь смотреть через его голову:
— У вас есть довольно привлекательные веши.
Я мельком взглянул на него. Старик кивнул, и я заметил, что в левой руке он держал простенькую глиняную трубку. Странный запах в лавочке объяснялся сортом табака, который курил старик.
— Да, да! — Он сунул мундштук трубки в явно беззубый рот. — Совершенно верно. Но торговлю мою бойкой не назовешь, мистер Кэрригэн.
Не знаю, что больше удивило меня — его безупречный английский или то обстоятельство, что старик знает мое имя. Но могу с уверенностью заявить, что сердце мое заколотилось пуще прежнего, когда старик укрепил мои надежды на встречу с Ардатой.
— Почему вы называете меня мистером Кэрригэном?
— Потому что это ваше имя. — Он улыбнулся с каким-то наивным лукавством. — Разумеется, я вас ждал.
— Но как вы меня узнали?
— По трем признакам. Первое — ваша наружность, которую мне описали, второе — ваше поведение. Два эти признака, вкупе с третьим, подсказали мне, кто вы.
— И что же это за третий признак?
— Когда вы подняли глаза и прочитали название «Зазима», я увидел, как заколотилось ваше сердце.
— Да что вы?
Не будь глиняной трубки, этот престарелый философ запросто сошел бы за бессмертного багдадского брадобрея.