— ставил больше других и, не умея играть, все время проигрывал. Так он проиграл двадцать тысяч франков! И знаете, кто все выиграл?
— Кто?
— Масса Брадлей. У масса Генри, разумеется, не было такой суммы, — кто же возьмет с собой на охоту столько денег?
— Конечно.
— Ну, он и дал Брадлею расписку на эту сумму. Расписка находится до сих пор у Брадлея, потому что масса Генри еще не заплатил долга. Поэтому-то масса Генри и должен делать вид, что дружен с этим человеком. Вот, масса, и объяснение их дружбы.
— Думаю, ты не ошибаешься, — сказал я. — Надеюсь, что твой хозяин действительно так много должен Брадлею.
— Как надеетесь? Вы говорили, что вы друг масса Генри. Как же вы можете желать, чтобы он был действительно должен двадцать тысяч франков этому человеку?
Джек сказал это с взбешенным видом, но в этом не было ничего странного, так как я отвечал машинально и совсем не подумал о том ложном значении, которое мог придать негр моему ответу. Той тайной эгоистической мысли, которая вызвала у меня это восклицание, он не мог угадать. Однако я поторопился его успокоить.
— Нет, нет, — произнес я важным тоном. — Я хотел только сказать, что очень рад, что между ними нет ничего более важного. Денежная рана не смертельна, да и в конце концов двадцать тысяч франков уж не Бог весть какая сумма для богатого плантатора.
— Для богатого плантатора — может быть. Но для масса Генри это огромная сумма. При жизни отца он не сможет ее выплатить. Он не выручает почти ничего со своей плантации, он даже проживает больше, чем получает. Ах, будь прокляты эти карты! Они годятся только для таких людей, как Нат Брадлей. К счастью, масса Генри с тех пор не играл — и то утешение.
То, что мне рассказал негр, возбудило мое любопытство еще больше. Несмотря на нежелание показаться ему нескромным, я не мог перестать его спрашивать.
— А часто бывает мистер Брадлей у твоего господина?
— Это зависит…
— От чего?
— От времени года.
— Ты хочешь сказать, что он чаще бывает в какое-то одно время года?
— Да.
Джек становился уже неразговорчивым. Приходилось допытываться и выжимать из него слова.
— Вероятно, он бывает чаще тогда, когда у него здесь дела?
— Вероятно. Летом он бывает редко, раз или два за все время. Но зимой — другое дело. Говорят, у масса Брадлея бывает в это время много дел в Новом Орлеане.
— Но если б у него было много дел, так ему некогда было бы бывать здесь.
— А он находит время, — сердито заметил негр.
— Как же и когда?
— Да, по правде сказать, когда сестра масса Генри здесь, так и он бывает
— вот что!
Хотя я и был к этому приготовлен, но все-таки это поразило меня настолько, что я насилу мог скрыть это от моего собеседника. Немного справившись с собой, я спросил с беззаботным видом:
— Он, вероятно, жених мисс Вудлей?
— Может — да, а может и нет.
Я счел неосторожным продолжать свои вопросы. Впрочем, мне и самому тяжело было говорить об этом.
Да и что для меня была мисс Вудлей? Чувствовал ли я к ней что-нибудь, кроме искренней дружбы? К чему мне было вмешиваться в дела, которые меня не касались? Корнелия Вудлей — не ребенок. Если она позволила любить себя этой подозрительной личности или даже сама любит Брадлея — к чему мне-то ввязываться? И она и ее братья были мне чужими. Я не имел права давать им советов, и из их ласкового приема вовсе не следовало, что они должны руководствоваться моим мнением.
Конечно, мне лучше всего было избежать всякого вмешательства в это дело, а для этого оседлать лошадь и уехать.
Это несколько изменило бы мою программу, но этого требовали обстоятельства. Перспектива увидеться снова с мисс Вудлей, такая приятная прежде, теперь была для меня тяжела. Обещание, которое я ей дал, не имело особой важности, и я легко мог его не сдержать, да и она не должна была особо на это обижаться.
Эти грустные размышления были прерваны восклицаньем моего спутника: