Они что-то залопотали, и тот негодяй, что разбил яйцо, стал издеваться надо мной. Я прицелился в другого — того, что не был укушен и греб, но промахнул- ся. Они захохотали. Однако я еще не сдавался. Понимая, что нельзя терять голову, я снова прицелился. И тут негр подскочил. Теперь он уже не смеялся. В третий раз я угодил ему в голову, и он полетел через борт вместе с веслом. Удачный выстрел для такого револьвера. Прицел — этак ярдов на пятьдесят. Негр тотчас пошел ко дну. Не знаю, застрелил я его или только оглушил и он захлебнулся. Я принялся кричать другому, чтобы он вернулся, но он скорчился н& дне лодки и не отвечал. Тогда я выпустил в него все пули, но ни одна его даже не задела...
Признаюсь, я чувствовал себя круглым идиотом. Я остался один на этом гнусном черном берегу, позади тянулось плоское болото, впереди плоское море, похолодевшее после заката, а дьявольский челнок уходил все дальше в море. Сказать правду, в ту минуту я проклинал на чем свет стоит и Даусона, и Джемраха, и музеи, и все прочее. Я орал негру, чтобы он вернулся, и наконец стал неистово вопить.
Оставалось одно — поплыть за ним, рискуя встре- титься с акулами. Я открыл нож, взял его в зубы всбросил одежду и вошел в воду. Но едва я очутился в воде, как тотчас потерял челнок из виду, хотя, как мне казалось, я плыл ему наперерез. Я надеялся, что человек в лодке слишком ослабел и ему не до руля, а лодка сама по себе не изменит направления. И вдруг она снова показалась на горизонте, где-то на юго-западе. Последние отблески заката погасли, и подкрадывался ночной мрак... В синеве проступили звезды.
Я плыл, как чемпион на состязании, хотя руки и ноги у меня ныли от усталости.
И все-таки, когда уже померкли звезды, я подплыл к нему. В темноте вода стала светиться — вы знаете, фосфоресценция. Минутами у меня кружилась голова. Мне уже трудно было отличать звезды от этих искр, и я не соображал, плыву ли я вниз ногами или головой. Челнок был черен, как смертный грех, а рябь под его носом сверкала, как жидкое пламя. Конечно, я боялся лезть в лодку, и хотел выяснить, что предпримет негр. Но он лежал, свернувшись в клубок, на носу, а вся корма была над водой.
Течение медленно кружило челнок, ну совсем как в вальсе. Я схватился за корму и дернул ее, полагая, что человек очнется. Затем перелез через борт, держа нож в руке, готовый к нападению. Но негр не шевелился. Тогда я уселся на корме и поплыл по спокойному, сияющему морю под небом, усыпанным звездами, ожидая, что будет дальше.
Спустя некоторое время я окликнул его по имени, но он не отозвался. Я слишком ослабел и не рисковал подползти к нему. Так мы и сидели. Кажется, я раза два-три задремал. Только на рассвете я увидел, что он мертв, как бревно, весь изогнулся и посинел. Три яйца и драгоценные кости лежали в середине челнока, а бочка с водой, кофе и сухари, завернутые в капштат- скую газету «Аргус», — у его ног, жестянка с метиловым спиртом стояла перед ним. Весла не было, и, кроме спиртовки, нечем было его заменить, поэтому я и решил плыть по воле волн, до тех пор пока меня не подберут. Я произвел следствие, вынес приговор неведомой змее, скорпиону или сколопендре и выбросил труп за борт.
Затем я выпил воды, поел сухарей и стал смотреть, что делается вокруг. Вероятно, когда человек лежит на дне лодки, ему видно не особенно много. Во всяком случае, Мадагаскар совсем исчез из глаз, и вообще не было ни намека на землю! Я видел какой-то парус, наверное, это была шхуна, проплывшая на юго-запад, но ее корпус так и не показался над горизонтом. Вскоре солнце поднялось высоко и начало меня палить. Господи боже! У меня мозг чуть не расплавился от жары. Я попытался окунуть голову в море; затем взгляд мой упал на «Аргус», я улегся на дно челнока и закрылся газетным листом. Замечательная вещь эти газеты! Правду сказать, я ни одной из них не дочитал до конца, но какие возможности таятся в них, когда человек остается совсем один вот так, как я тогда! Кажется, я перечел этот пожелтевший номер «Аргуса» раз двадцать. Смола на стенках челна воняла и вздувалась крупными пузырями.
Меня носило по морю десять дней, — продолжал человек со шрамом. — Шутка сказать, а? Дни тянулись однообразно. Я приподнимался только утром и вечером, чтобы посмотреть кругом, — ведь жара была дьявольская!..
Первые три дня я еще видел парусники, но ни один из них не обратил на меня внимания. На шестую ночь одно судно прошло не более чем в полумиле от меня, — при полном освещении и с открытыми иллюминаторами оно казалось большим светляком. На палубе играла музыка. Я вскочил на ноги, я звал, я кричал. На второй день я надколол яйцо эпиорниса, отковырял по кусочкам скорлупу с одного конца и попробовал. И представьте себе мою радость, — оно оказалось вполне съедобным. Небольшой привкус, пожалуй неплохой, вроде как у утиного яйца. С одной стороны желтка виднелось круглое пятно — около шести дюймов в диаметре, с кровяными прожилками и белой меточкой в виде завитка, которая мне показалась подозрительной, но в то время я не понял, что это значит, и не склонен был размышлять об этом. Вместе с сухарями и порцией воды этого яйца мне хватило на три дня. Кроме того, я жевал еще кофейные зерна, — это здорово подбадривает. Второе яйцо я разбил на восьмой день и испугался.
Человек со шрамом помолчал.
Да, — продолжал он, — оно было с зародышем.
Вы не верите, конечно. Я и сам не поверил, хоть
и видел своими глазами. Яйцо пролежало в холодном черном болоте лет триста. Но ни малейшего сомнения: там был этот самый — как его — эмбрион с большой головой и изогнутой спинкой, и сердце билось у него под шейкой, а желток сморщился, и пленки обволакивали изнутри всю скорлупу. Оказывается, я высиживал в маленькой лодке посреди Индийского океана яйца самой крупной из ископаемых птиц. Эх, если б только знал об этом старик Даусон! Это стоило четырехлетнего жалованья! Как вы думаете?
И все-таки мне пришлось есть эту чертовщину, кусок за куском, пока не показался остров, — некоторые куски были просто отвратительны. Третье яйцо я не трогал. Я посмотрел его на свет, но скорлупа была слишком толстая, и трудно было разобрать, что в нем творится. Мне казалось, что я слышу, как там бьется пульс, но, быть может, это шумело у меня в ушах, как бывает, когда приложишь к уху морскую раковину.