И малахитово-зеленые глаза впиваются в синие глаза с черными ресницами. Еще лишний раз пробует профессор на своей дочери эту силу высшего обольщения, которая сочетается иногда с отсутствием совести и делает из людей великих преступников, так же, как в соединении с благородством души или добродетели, создает героев и святых.
Фредерика-Эльза отвечает:
— Хорошо, я повидаю доктора Маркэна.
Но Кобулер понимает, что если бы он повторил, как ему хочется: «и ты заставишь его рассказать», она бы решительно ответила: «нет». Он не повторил приказания и ограничился улыбкой.
IX. В ПАРИЖ.
Благодаря принятым мерам предосторожности и неусыпной бдительности капитана, не явившееся неожиданным, действительно произошедшее на третий день плаванья, возмущение команды кончилось ничем. Капитан Барко, помешанный на строгой дисциплине, взял правильную линию, сделав вид, что не замечает двух-трех тонн самородков, припрятанных матросами у себя. Команда смотрела на эту добычу, как на личную собственность, и ее вожделение к грузу, наполнявшему трюмы, было частью нейтрализовано обладанием нескольких сот тысяч франков. Матросы, с этим колоссальным для них богатством в руках, предвкушали бездну удовольствий по прибытии в порт; надежды этих первобытно-ограниченных людей на будущие наслаждения ослабили на короткое время смелость, с которой они в противном случае не преминули бы завладеть судном.
Кроме того, им нехватало вожака. Кок, индо-китаец, вздумал было взять на себя эту роль, на цвет его кожи очень вредил ему в глазах его сообщников, которые с ним не считались.
Все дело ограничилось попыткой овладеть тремя постами — штурвальным мостиком, машинным отделением и помещением радио. Залп картечи с капитанского мостика заставил разбежаться четырех мятежников, нападавших на первый пост; старший механик отстоял машинное отделение, а в помещении радио телеграфист Мадек, с револьвером в руках, самоотверженно отбил нападение третьей группы. К несчастью, какой-то тяжелый предмет, брошенный нападающими (топор, кажется), попал на аппараты радио и причинил им такие повреждения, что до конца путешествия мы лишены были возможности пользоваться ими. Последняя радиограмма, принятая нами, была от контр-миноносца «Эспадон», который вместе с транспортом «Корнуэль» проходил в это время к острову двумястами километрами южнее нас.
Это было единственное неприятное последствие неудавшегося восстания. Через четверть часа после свистка, по которому мятежники бросились в атаку, порядок был восстановлен и побежденные бунтари стали на работу.
Должен заметить, что в эти критические минуты я находился в лазарете и надо мной не было учинено никакого насилия. Мятежники ограничились тем, что заперли меня на ключ на все время свалки.
Мое специальное положение врача и кажущееся спокойствие, с которым я исполнял свои обязанности — как будто лечил обыкновенных мирных граждан в своей больнице на суше, — сделали то, что команда относилась ко мне особенно снисходительно, с почтительной фамильярностью и доверием.
Доверие сыграло решительную роль в сохранении тайны, которую необходимо было соблюсти втечение некоторого времени по прибытии в порт, о фактической природе острова и груза, наполнявшего наши трюмы.
Торжественная клятва, данная капитану мною и офицерами, гарантировала наше молчание. Но матросы… Сойдя на берег, они немедленно станут хвастаться своими самородками и расскажут все.
Если бы не высшие интересы Франции, которыми продиктовано было мое поведение, я бы чувствовал угрызение совести за свою хитрость, которая в сущности была злоупотреблением доверчивостью матросов. Но я думаю, что поступил правильно, и да поможет мне бог He совершить никогда более тяжкого греха.
Надежда (которую питал капитан Барко) взять людей под стражу по обвинению в мятеже, помоему, ничуть не спасала положения: ведь по пути в тюрьму, на людных улицах, окруженные толпой любопытных и журналистов, матросы несомненно станут болтать.
Дружба с камбузником, — славный парень, уроженец Лилля, как и я, с которым я частенько ходил беседовать в отсутствии индо-китайца кока, чтобы насладиться родным наречием, — дала мне возможность привести в исполнение свой план.
Надлежащая доза хлорал-гидрата с морфием, который я всыпал в суп команды в последний день пути, когда мы проходили у мыса Хааг… и при входе в Шербургский рейд вся команда, которую, предупрежденный мною капитан позаботился вызвать на палубу, спала вповалку тяжелым, глубоким сном.
Что же касается машинистов и кочегаров, — два офицера-механика, уложив их поудобнее на угольных ящиках, сами заняли места у аппаратов и топок.
Другие два поднялись наверх, где оказались не лишними, так как для всех служб нас было только четверо: первый лейтенант, оператор радио, капитан и я.
До сих пор не могу без смеха вспомнить удивленных физиономий лоцмана и морского офицера, которые выехали нам навстречу (потому что семафор уже сигнализировал о нашем пароходе), когда они взошли на борт и увидали палубу, усеянную телами, которые они приняли сначала за трупы. Они с нескрываемым беспокойством посмотрели на шестерых «уцелевших» офицеров, без помощи команды управляющих судном.
Но для объяснений времени не было.
Первые слова капитана, обращенные к морскому офицеру, были:
— В котором часу скорый на Париж?
— В 13 часов 30 минут, через полчаса, — ответил тот, немного озадаченный.
Еще на острове Фереор мы решили накануне прибытия в Шербург по радио заказать Обществу воздушного флота аппарат (и это была причина, побудившая нас держать путь на Шербург, а не на Брест, где не было аэродрома); но порча радио-аппаратов лишила нас этой возможности. Для приготовления аппарата к полету теперь понадобилось бы несколько часов. За это время скорый поезд доставит нас в Париж. Надо было во что бы то ни стало воспользоваться им.
— Мы только-только поспеем на вокзал, — обратился капитан Барко к морскому офицеру. — На откажите помочь моему первому лейтенанту ввести судно в порт и выполнить оставленные мною предписания: отправить в военную тюремную больницу всех тех, которые храпят на палубе, и изолировать их там… Офицеров не пускать на берег до моего возвращения завтра… Никаких сообщений с городом и особенно с журналистами… Вы меня понимаете? Это очень важно в интересах нации.
Морской офицер поклонился.
— Я получил предписание предоставить себя в полное ваше распоряжение, капитан. Лоцман поведет ваше судно малым ходом до военного рейда, где вы получите подкрепление — нескольких флотских моряков, чтобы закончить маневры. Но если угодно, я отвезу вас на берег в своем катере, через десять минут мы будем в коммерческой гавани, в двухстах метрах от вокзала.