— Вы хотите сказать, ужасно, — проронила Фредерика. Мало ли — в ожидании передачи картин на расстояние — этого простого сообщения о происходящих в эту самую минуту несчастьях, чтобы заставить содрогнуться наши сердца?
— Сколько вдов, сколько сирот! — сочла своим долгом театрально протянуть «Звезда».
— Да, — комментировал я, — Теперь, благодаря радио, вся земля вибрирует в унисон. Пятнадцать лет тому назад эта катастрофа взволновала бы нас гораздо меньше, потому что мы узнали бы о ней по газетам лишь через три-четыре дня. Жизненный ритм нашей планеты ускорен, и человечество все больше и больше блокируется, образует единый организм, трепещущий от одних и тех же реакций.
— Вы забываете войну, дорогой коллега, — иронически заметил швейцарец, — ваш «блок» не однороден. Народы непримиримы, обладая различной чувствительностью…
Хозяйка дома не дала мне возразить, она ненавидела даже самые учтивые споры, — и перевела разговор на первоначальную тему.
— Во всяком случае, это уже кончено, циклон истощит свои силы, рассеется, исчезнет…
— Гм! Ты оптимистка, Сиена, — заметил Жолио. — Циклон может еще уничтожить не мало судов, находящихся в пути, прежде чем докатится сюда… как все бури Атлантики. Но это не основание, чтобы не завтракать. Давайте садиться за стол; мы дойдем до кофе к тому времени, как башня сообщит нам продолжение.
За завтраком перешли на иные темы. Вслед за закусками принялись за тюрбо[5], и наступил молчаливый отдых: вопрос о кораблекрушениях отошел в подсознание, заговорили о других вещах. Профессор и Жолио увлеклись спором о преимуществах европейского и американского кино, и даже «Звезда» немного оживилась.
Это давало мне наконец возможность обменяться несколькими словами с моей соседкой, очаровательной кандидаткой, которую, как и меня, не интересовала затронутая тема. Но к чему приводить здесь наши слова? Банальные и холодные для всякого постороннего слушателя, они служили лишь простой поддержкой той чудесной интимности, которая возникла между нами. Глаза мои отвечали в тон ясной доверчивости, о которой говорили мне синие глаза, окаймленные черными ресницами. Чувствуя, что, находясь с ней рядом, я как бы погружаюсь в блаженство, я понял, что любовь только что соединила навсегда наши скрытые магнетические силы. Я спросил — какие ее любимые духи.
— «Ремембер», — ответила она с улыбкой. — Название немного странное, но я очень люблю этот запах. Он вам нравится?
— Он напоминает мне аромат чудного летнего дня на море, — прошептал я с благоговением. Солнце, играющее на песке, и соленую свежесть… Запах, мучительный и глубокий.
Она бросила на меня взгляд, полный бесконечной нежности; губы ее приоткрылись для ответа.
Но она не успела ответить. В эту самую минуту послышался подземный гул, глухой и продолжительный, как сильный громовой раскат; зазвенели стекла, стены задрожали, как если бы тяжелый грузовик проехал мимо дома. А вилла была совершенно изолирована в парке на краю утеса, в пятидесяти метрах от дороги.
— Землетрясение! — воскликнул я, вспомнив то, которое я пережил некогда в Италии.
Не знакомые с подобными; феноменами, остальные собеседники переглядывались скорее с удивлением, чем с тревогой.
— Да ну, дорогой коллега, вы грезите! В этих краях, никогда не бывает подземных толчков, — заметил базельский профессор презрительным тоном.
— Все же было бы благоразумнее выйти на открытое место, — возразила «Звезда», не двигаясь с места.
Несколько минут мы, готовые встать из-за стола, оставались начеку, с салфетками в руках. Но толчок не повторился, и мы устыдились своего волнения.
Первым зазвучал свежий смех юной кандидатки. Я восхищался ее откровенностью:
— Вы меня напугали, господин Маркэн.
— Я в отчаянии, сударыня, и прошу простить меня. Но мне действительно показалось, что я узнаю симптомы, предвещающие подземные толчки. Я был в Неаполе в 1912 году, когда там было легкое землетрясение, и там произошло совершенно то же, что мы только что испытали здесь.
Жолио посмотрел на часы.
— 13 часов 55 минут. Через пять минут башня, быть может, скажет нам, что случилось. Если угодно, перейдем на веранду. Кофе подано.
Но мы были разочарованы. Радио говорило лишь о циклоне, который разрастался, и о новых кораблекрушениях.
«Точное число нам неизвестно, потому что сообщение по кабелю и по радио с Северной Атлантикой прервано. Имея в виду траекторию феномена и быстроту его передвижения, метеорологическая станция предвидит сильную бурю у наших берегов Атлантики и Ла-Манша на сегодняшнюю ночь или завтрашнее утро. Судам, находящимся в настоящее время в море, предлагается укрыться в ближайшие порты… На воздушных линиях Париж — Лондон и Париж — Шербург ближайшее отправление аппаратов отменяется».
Комментарии возобновились. Но я лишь рассеяно прислушивался к ним: шестнадцатичасовой «скорый» должен был увезти меня в Париж, а мне надо было еще заехать домой в Булонь, чтобы забрать вещи. Режиссер предоставлял в мое распоряжение автомобиль; мне нельзя было терять ни минуты.
Я распрощался.
Люсенька Жолио пожелала мне счастливого пути, как если бы вопрос шел о какой-нибудь восьмидневной экскурсии; нехватало только, чтобы она попросила меня прислать ей открытки с видами южного полюса. Ее супруг, более экспансивный, наградил меня горячим поцелуем. Что же касается профессора, то он возобновил свое приглашение:
— Итак, условлено, дорогой коллега, мы завтракаем завтра вместе в «Кларидже». Мы с Эльзой выедем сегодня из Булони в 7 часов 30 минут, чтобы быть завтра в Париже к 11 часам. Приходите в 11 часов 30 минут в таверну «Рояль» и постарайтесь привести вашего друга, господина Ривье.
Я поклонился, скрывая свою радость, и пожал жесткую руку отца, потом — свежую, нежную ручку дочери. Последнее, что запечатлелось в моей памяти, была дружеская улыбка ее голубых глаз, которые я надеялся увидеть завтра опять.
II. ЦИКЛОН НА АТЛАНТИКЕ.
Я должен сказать сразу, что встреча не состоялась, и это было первое выпавшее звено цепи намеченных мною событий.
Согласно точному расписанию, я вышел из вагона в Париже в 20 часов 10 минут. Я поел в вагон-ресторане; ни театры, ни кино не соблазняли меня. Оставив свой багаж в отеле «Терминус»[6] и отправив телеграмму Ривье, я нанял такси и отправился на бульвары подышать воздухом перед сном.
Был теплый сентябрьский вечер; толпы гуляющих и автомобилей разворачивались головокружительной фильмой среди цивилизованного апофеоза электрического света. Как и в каждое мое посещение Парижа, я лишний раз удивлялся беззаботному веселью этого города, на которое, казалось, ничуть не влияло отчаянное экономическое состояние страны и падение франка до 460 за фунт. Одни лишь разносчики газет — «Либертэ» и «Л'Энтран»[7]—экстренный выпуск, — вносили некоторое неприятное беспокойство в поток прохожих, которые быстро раскупали и просматривали свежие, пахнущие типографской краской листки.
Чтобы прочесть их, я уселся на террасе кафэ «Кардиналь», на углу бульвара Осман.
«Бурные дебаты в Палате относительно мер, способных прекратить падение франка… В перспективе министерский кризис… Столкновение аэропланов в Виллакубле».
Относительно ожидаемого урагана газета не сообщала ничего, кроме того, что в 2 часа было передано Башне по радио. Но когда я стал разглядывать бульвар, сияющее объявление привлекло мое внимание. В глубине перспективы на крыше громадного здания «Париж — Прожектор», развертывался сказкой огненных букв:
«Буря свирепствует на Азорских островах… Новые кораблекрушения… Четвертиуаттная лампа Фебус — домашнее солнце… Гибель трансатлантического парохода «Зюдерзее»… Пейте аперитив[8] Кишоф…»
Глубокая меланхолия разрасталась во мне при виде такого смешения вестей об ужасах и повседневщины. Я с горечью наслаждался этим вечером в Париже, последним, быть может, перед долгим отсутствием. Кто знает, — год, два, а может быть, и больше предстоит провести в печальных пустынях Антарктиды?
6
Отели «Терминус» — привокзальные гостиницы, принадлежащие французским железнодорожным компаниям.