Осталось только четыре инженера, четверо ученых, де-Сильфраж и я. И вот мы десятеро, — как могли, продолжали разработку? Не весело, а? Но нужно было, не правда ли? Ну и здорово же поработали, уверяю тебя, даже Грипперт.
21-го — это была тревога из-за датского парохода. По счастью, мы заметили его рано, когда он был еще в открытым море за северным мысом острова, и у нас было еще достаточно времени, чтобы выполнить задуманный мною фокус — поджечь дюжины две боченков с серой, расставленных рядами на утесах, так что эти идиоты не посмели приблизиться к порту Эребус (бухточка, где происходят разработки), тем более, что ветер гнал к ним чертовский дым. Прибавь к этому шум от нескольких сот пироксилиновых патронов: они вообразили себе, что вулкан совсем готов начать плеваться, и, повернув налево кругом, удрали во все лопатки. 22-го — еще два других судна. Но эти были под французским флагом и шли прямо на нас: это были суда, вытребованные де-Сильфражем, — контр-миноносец «Эспадон» и транспорт «Корнуэль».
«Ну и вытворял он фокусы, мальчишка, который командовал «Эспадоном», чтобы решиться подойти к набережной. Он боялся, что не найдет достаточной глубины б бухточке. Но главное — ох, Антуан, старина! — морды всех этих типов… Извините, простите меня, сударыня, но ваш муж, вероятно, предупредил вас, что я очень груб. Выражение лиц у всех этих типов, при виде штабеля золота, собранного для них! Куча самородков в беспорядке, точь-в-точь как угольный склад. А когда я повел их на первую линию разработок у подножия утеса хлористого золота, они обалдели! Но это все были моряки-военные, парни с обоих судов, а дисциплина там строгая. Их поставили на работу. И их было около трехсот пятидесяти человек. И меньше чем в два дня транспорт был погружен и отправлялся в обратный путь. Контр-миноносец остался охранять остров. Так как я там не был ни на что пригоден со своей рукой на перевязи — да и что такое офицер без матросов? — я вернулся обратно на «Корнуэле» с де-Сильфражем и тремя учеными (инженеры все пожелали остаться, так же как и Грипперт). Вчера утром мы высадились в Шербурге. Там как раз получили радиограмму «Эспадона», извещающего, что два новых транспорта — «Жирондон» и «Сен-Тома» — вошли в порт Эребус.
«Там же мы узнали, что какой-то подлый бош утверждает, будто служил в команде «Эребуса II», и продал секрет. Ну это — враки. Капитан Барко тотчас произвел обследование военной тюрьмы. Все матросы, которых ты, между нами говоря, чуть не отправив на тот свет своей микстурой, оказались налицо… Шикарная выдумка, но они до сих пор не могут от нее опомниться.
«А кстати, ты знаешь, что он проваливается, остров Фереор. И во-время догадались послать туда новое оборудование для ускорения разработки: электрические драги, провода для воздушной железной дороги, чтобы «дублировать» декавилью. Да, он проваливается к… Он может, по словам Грипперта, изучающего его «геологическую структуру», продержаться не долго. Скала хлористого металла тает, как сахар, вершина похожа теперь на оплывшую свечу, и на передовой линии разработок постоянно бывают обвалы. Об этом, естественно, официально не говорят, я говорю это тебе — я ведь был там всего шесть дней тому назад. Золотая скала (раз ее теперь так называют) качается у основания, и кончится тем, что она свалится на спину этим типам в порте Эребус.
«В сущности, Антуан, ты это скоро увидишь сам… и вы тоже… мадам Маркэн. Мне только что сказали в министерстве, что вы оба собираетесь ехать «основывать базы французско-британского товарищества». Ведь это так произносится, а? Что это за новая история? Расскажите мне, пожалуйста, — я не в курсе дела.
Расплачиваясь за завтрак (Лефебур покидал нас, чтобы ехать на Северный вокзал встречать жену, которая должна была приехать в 19 часов), я впервые после августа 1914 года увидел опять луидоры. Лакей дал мне их с ассигнациями в сдаче со ста франков. Простой вид этих маленьких желтых кружков (одна монета была времен Наполеона III, другая — Республики 1807 года) взволновал меня больше, чем некогда, в Шербурге, золотые самородки, нагроможденные в трюме «Эребуса II». Лефебур тоже задержался на минуту и рассматривал их с умилением и боязливым почтением. Фредерика же выказала мало любопытства. Она была еще слишком молода в 1914 году, да и вряд ли помнила золотой век…
XVIII. СИЯНИЕ ЗОЛОТА.
Звучная и грандиозная, как удар гонга, подчеркивающий ответ Франции на вызов Германии, распространилась по всему свету весть о торжественном ввозе в Париж золота под экскортом дирижаблей и броневиков.
Париж передает эту новость по электрическим проводам, и она звучит в городах больших и малых, в провинции и за границей. По подводному кабелю перескакивает она с континента на острова и на другие материки… С антенн Эйфелевой башни, с пилонов Сен-Ассиз и Круа д'Хин в ту же минуту она передается ритмическими волнами эфира во все концы света одновременно, во все часы дня, вечера и ночи, в приемники всего мира, так как слуховые волокна проходят до всем странам. Она падает, как снег, над всей землей, кружась, как рой бабочек, сбрасываемых с аэропланов. На всех антеннах Европы, Африки и Средней Азии она объявляет новость на французском языке. Слышит Лондон, слышат Берлин и Брюссель, и Осло, Гельсингфорс, Ленинград, Москва, Рим, Вена, Константинополь, Смирна, Алеппо, Дамаск, Мадрид… Передаточные станции подхватывают ее, усиливают звук, переводят, и она над всем земным шаром, и над морем и над сушей, в обеих Америках и в Австралии, и в южных морях, в Японии, Китае, Сибири, Индии, Афганистане, Персии…
Газеты всех стран овладевают ею через антенны своих зданий, она проходит из громкоговорителя в ухо редактора, она радиоактирует его мозг; средактированная для пяти частей света на французском, на английском, на китайском, на финском, коптском, персидском… трех стах языках, комментированная, обработанная, украшенная соответствующими заголовками, она будет наконец составлена, потом набрана, перенесена на клише, и вот застучали машины, десять тысяч, двадцать тысяч, тридцать шесть тысяч в час, и листы наконец в руках публики…
И вот она также в городах и деревнях — в Бордо, Пантэне, Касси, Ландерно, Роншене, Марселе, Алжире; в Гибралтаре, Клэпгеме, Ельсенере, Сиракузах, Эскуриале, в самых мелких деревушках; живую, ее черпают из источника волн в десятиламповом приемнике у господина нотариуса или из антенны с жалким ящичком в квартире учителя, она говорит о себе всюду, опьяняя все человечество до самых захолустных деревень включительно. Даже на Таити, маленькие таитянки, возвращаясь из школы или яслей, украшенные красными цветами кетмийника, слушали в громкоговорителях передачу из Нумеа.
Все человечество думает о Франции.
Ах Франция! Париж — это земля изобилия! Предмет всех форм зависти: наивного восхищения, жестокой ревности. Видят золото под Триумфальной аркой, скатывающееся бурным потоком на Париж и Францию, чудесное золото, золото и богатство.
Франция стала скинией всего света.
Но еще этот болид! Эта золотая скала!
С тех пор как стало известно, что она на земле, вся земля кипит, как муравейник, около которого упал целый хлебный сноп. Все газеты полны «научных статей», сфабрикованных при помощи ножниц и ложных интервью астрономов. Все газеты пишут о том, что какой-то американский директор обсерватории предсказывает новые явления в том же роде. И по вечерам, во мраке, по всей земле, во всех странах, которые видят Медведицу и Полярную звезду, и в тех, которые видят Южный крест и Млечный путь, от экватора до обоих арктических полюсов — все народы дрожат в золотой лихорадке…