— Маленький крестик…
— Минус! — взбунтовались два других ряда.
Ростовский застыл у доски с поднятой рукой.
— Ставьте крестик, — попросил Чикин.
— Я тебе поставлю! — пришел в ярость Середа.
И едва Ростовский прикоснулся к доске мелом, как весь класс вскочил на ноги:
— Крестик! Крестик!
— Минус! Минус!
Но в этот страшный миг, точно крик петуха на рассвете, грянул долгожданный звонок.
— Урок окончен! — немедленно провозгласил Ростовский и вдруг, запрокинув голову, оглушительно чихнул.
— Будьте здоровы! — весело загремел класс. — Будьте здоровы!
И, не помня себя от счастья, ребята бросились к дверям.
— Задание на дом! — кричал им вслед Ростовский. — Задание на дом! Выучить наизусть «Бородино» Лермонтова!
Когда он вернулся в учительскую, все бросились его поздравлять. Он молча пожал руки и молча оделся.
— Что же вы делали в классе? — спросил на прощание директор.
— Кресты! — с каменным выражением ответил Ростовский.
И, не отвечая на расспросы, он двинулся было к дверям, как вдруг остановился и замер…
«Ростовский! — внезапно услышал он. — Ростовский!»
И перед его глазами возникло из прошлого лицо оскорбленного им практиканта.
«Ростовский! — повторил практикант и зловеще подмигнул. — Посмотри мне в глаза!..»
Золотая лодка
1
Десять дней уже учимся, а меня еще не вызвали. Ни разу! Значит, завтра! А когда же еще? И я учу, учу, учу… И смотрю в окно.
Двор наш еще зеленый. Зеленая трава, зеленые листья. И только клен у забора, словно огромный желтый букет, сияет под солнцем. Осень…
А ведь совсем недавно, кажется вчера, я мчался в школу за новыми учебниками, носился по опустевшим лестницам и коридорам.
Я забежал в свой класс. За лето он стал выше, просторней. От чистых крашеных стен веяло прохладой. Через распахнутые окна светило солнце. Я стоял у доски и смотрел, как медленно кружит по классу белая бабочка.
Школа, снова школа, и портфель с блестящим замком, и черные параграфы. И я вспомнил о теплом Гольфстриме, я совсем забыл о Гольфстриме, а он ведь так влияет на климат Европы…
Это было летом, в августе, а сейчас — сентябрь, и я учу, учу, учу… Солнце скрылось за облаком, в комнате потемнело. Я раскрыл портфель и достал учебник истории.
Стоя в колеснице и натянув лук, огромный фараон вихрем мчался на врагов… Учебник был совсем новый, и я часто разглядывал его цветную обложку и страницы, такие белые, звонкие. От истории Древнего мира пахло папирусом.
Египетские воины захватывали пленников, земледельцы прогоняли скот по разостланным колосьям, чиновники собирали налоги… Вот сидят они друг за другом, поджав под себя ноги, и записывают, сколько должны крестьяне. А самый последний чиновник куда-то оглядывается. Сколько лет прошло! Три тысячи! А он все оглядывается…
Я смотрел им в глаза и думал: «А какие вы были на самом деле: вы, чиновники, вы, воины, вы, крестьяне?»
«Привет тебе, Хапи, — пели они, — выходящий из этой земли, приходящий, чтобы напитать Египет!» Большой Хапи — так древние египтяне называли реку Нил.
Заглянуть бы туда хоть на минутку и увидеть, как пашет поле крестьянин, как молотит зерно и поет:
Нет, думал я, никогда-никогда ты их не увидишь. И никто не увидит. Ни за что на свете! И хватит тебе бездельничать. Открывай свой учебник на странице семнадцать и учи свою историю…
И я снова взялся за уроки. И учил их до самого вечера. А потом лег спать.
2
Тихо, темно в моей комнате. В черном небе мерцают звезды. За окном то шумит, то стихает листва. Точно вдали, в ночной темноте катит волны река.
И плывет над водой далекая песня, и я тоже пою:
Исчезают звезды, бледнеет небо, и я вдруг взлетаю высоко-высоко — на вершину огромной пирамиды! Внизу, подо мной, плещется Нил. Вдали, за рекой, белеют стены города. У ворот, с копьями на перевес, замерли огромные воины. У подножия стен, поджав под себя ноги, сидят чиновники и пишут, пишут, пишут… А вдоль реки идут за быками крестьяне.