Судя по всему, они не были связаны узкими партийными обязательствами, у них не было одной идеологии. Но было одно желание – освободиться от тяготящего нищего однообразия, как им казалось, сдерживающего энергию жизни. Так бывает, когда засиживаешься на одном месте, пока вдруг, в путешествии, не откроется мир.
Я не мог понять их настроение, ведь, есть пространство океана и неба, и за окном зеленая дымка леса вдали, и пути в небывалые страны по океану, о которых они догадываются, а я не могу вспомнить.
– Здесь есть то, что вы ищете. Первобытный райский уголок, правда, подпорченный присутствием человека. Зеленые сады, океан. Что мешает счастью?
Представитель революционных смыслов по имени Тео, тот самый с острым носом, как бы устремленным вперед, удивился.
– Ты разве не знаешь о системах подавления человеческой личности?
– Да, не знаю. У нас об этом не думают, на свете так много удивительного, стоит только подняться над планетой и открыть бесконечность мира.
Длинноволосый Эдекон, или Эдик, в обернутом через шею белом шарфе, кося глазами и стесняясь, сказал:
– Мы тоже этого хотим. Но так устроен мир, что у нас это невозможно. Кругом вода, а в середине беда.
Это загадка. Зачем человеку видеть только беду, вовлекаться в общественную тусовку вечного дележа благ и полномочий, кучковаться в бессмысленной борьбе за власть, которая и при победе одних над другими ничего не изменит?
– Разве вы не можете жить в стороне от «забороносцев», как вы говорите, свободной жизнью?
Тео нетерпеливо прервал:
– А кто ж нам даст жить в стороне? Ты что?
– Дышать ворованным воздухом? А как же нищий народ?
Сказавшая это девушка с тонким золотым обручем на волосах выше лба, в длинном балахоне-платье, перевязанном пояском на тонкой талии, как бы отстранилась в независимой позе.
Она была совершенной красавицей, с необыкновенно изящной фигурой и чистым лицом, как из куртуазной картинки. Но смешные конопушки на носу делали ее домашней.
Ее звали Ильдика.
От «неоградных» пахнуло чем-то знакомым, естественной средой, как в саду, где не надо напрягаться и мысли текут свободно, не ограничиваемые заботами о выживании.
Когда я пришел в мое убежище, старик посмеивался.
– Е, как? Интересно, как встретили девственный ум?
– Я говорил то, что думал. Но почему-то все ржали, как лошади. Только Общество не оград, кажется, понимает меня.
Старец засмеялся.
– Ильдика? Будь внимательным, к ней чувствует симпатию сам шаньюй.
Я покраснел.
– Ну, и что?
– С виду ти, момче, наивный. Но нещо в тебе есть.
– Что?
Если бы я мог вспомнить, что. Но чувствовал расположение снисходительного старца.
Особенно интересовался мной коротконогий «свободный художник», делающий «жареные» видеопередачи, со зверской решительностью на лице, которого называли Савел (кратко от «Савелий»). Он умел мгновенно превратиться во внимательного собеседника, и тогда исчезала его показная наглость, хотя его неискреннее лицо настораживало. Чем я его привлек, не знаю.
– Ты у кого остановился? – спросил он, как будто собирался помочь.
– У старого Прокла.
– А… У нашего святого. Пророка и совести нации.
– Разве? – удивился я. – Не знал.
Я хотел понять, что это за страна, и расспрашивал Савела.
Как он успел рассказать, эта страна происходила из древних народов исчезнувшего государства, которых объединяли гунны. В их состав входили многие восточно-сибирские, тюркоязычные и монголоидные племена, угры, сарматы, и народы Ближней Европы: булгары, остготы и даже славяне анчийцы (нынешние украинцы). Гунны кочевали по землям и не имели своего места. Работать на земле они исторически еще не умели (или не желали) и, чтобы выжить – что делали? угадал! – видели своей благородной задачей освободительную борьбу от пищи и одежды встреченных на пути племен. Отчего государство развалилось, и наиболее непримиримые вынырнули на этой земле и возродили государство гуннов. Это была славянская ветвь.
Сейчас система дошла до понимания, что можно обуздать натуру гуннов только Общим договором, то есть помещением в прокрустово ложе закона, с умерщвлением противников по принятым правилам (не начало ли демократии?). У нас неплохие центры науки, где изучают хрематистику, то есть, как устроена экономика, чтобы заработать. Есть книгопечатание, центр языков, где изучают «законы буквенности» и странность второстепенного значения гласных, и особенно бранную речь – окно в иной мир, грубый и предельно искренний, выражающий подлинные истины жизни.