— Это мой автомобиль, пшала… — сказала тихо, одетая в джинсы и свитер Анжелики, Раиса Крянгэ. Она не глядела ни на кого.
— К нам в поддержку, как успел сообщить майор, должна прийти группа вооруженных людей. Ее ведет брат-близнец майора по имени Лаврентий Тарас… — продолжал Сувернев, пропуская ее замечание мимо ушей. — Я расцениваю обстановку так. В природе произошел крупный экологический стресс. Вероятно, вся связь, кроме автономной, выведена из строя. Линии электропередач прерваны. Вокруг разруха и безвластие. Следует ожидать нашествия на наш спасительный холм оставшегося в живых люда. Не исключены, как показывает опыт, мародерство и разбой, нападения анархических банд и диких животных из подмосковных заповедников, которые интуитивно постараются выйти сюда.
— Животное в таких случаях тише мыши, — сказал Чугуновский, но и эту реплику Сувернев не счел существенной.
— Не исключены обострения психических заболеваний и, следовательно, большого кровопролития. Словом, что бы мы ни предполагали — нам необходимы организованность, порядок и единоначалие. Все починяются одному. Наша задача — выжить. Не дать Крутому перестрелять нас — схватить его самого и взять его арсенал. Не дать воде потопить нас — построить надежные плавсредства. Не дать голоду взять нас под микитки. Далее действовать по обстоятельствам. А теперь прошу всех поочередно высказать свои соображения, — сказал советник, обойдя взглядом лица собравшихся.
Лицо Колотеева с запавшими в пазухи черепа щеками, но выбритое до яичного глянца. Заплаканное лицо домработницы, на глазах которой словно заменили оптические линзы — с таким отроческим простодушным доверием смотрели они вокруг. Это ее лицо при случае и без оного все поворачивалось к Чугуновскому, лучась светом всепрощения и ожидания. Лицо Чугуновского, на котором этот свет преображался в ответную улыбку с оттенком печали. Лицо депутата Жучкова, которое, казалось, уходило через всхолмие лба в поле бритого складчатого затылка. Там оно исчезало, являя своим выражением мудрое согласие с порывами житейских бурь. Домашнее лицо его жены, за которым она постоянно и бессознательно следила по причине возрастного невроза и беспрерывно творила какие-то мимические упражнения, отчего ее становилось жаль. Лицо отрока Гоши, который сидел на коленях Раисы Крянгэ и листал географический атлас мира. Лицо Раисы, глаза которой как бы сердились, спрашивая: когда же возмездие? Она шептала что-то на ухо Гоше, а он щекотливо ежился и краснел, поводя плечом по влажной от дыхания женщины розовой щечке… Иногда Раиса поглядывала на обновленную дождями домработницу, как бы оценивая ее экстерьер. Та, подобно дрессированной мухе, сидела и не жужжала, а только изредка зябко потирала ладошки-крылышки, да вздыхала, высоко вздымая грудь, да скребла невидимое пятнышко то на одном боку юбки, то на другом.
Сувернев повел рукой, приглашая к разговору цыганку:
— Прошу вас, как человека из внешнего мира! Давайте прямо с места…
— Изъясняйтесь проще, коллеги! — попросил Жучков, записывая что-то в темноте карандашиком на сигаретной пачке. — Кто виноват. Что делать. Кому выгодно. Три пункта — и шабаш.
— Регламент, бинть! — словно кнутом щелкнул Колотеев, шлифанув взглядом, как наждачкой, все присутствие.
Раиса сняла мальчика с колен и все-таки встала, по-прежнему не поднимая глаз. Она помолчала в задумчивости.
— Хотя планета Марс и перед концом своего пути, своего последнего оборота, тем не менее, все начнется снова. Ряд звезд скопится в Аквариусе на долгие годы, другие звезды соберутся вокруг Рака тоже на долгие годы, до начала повторения. Теперь нами правит луна, по воле Всемогущего Бога. И еще до того, как луна совершит свой оборот, воссияет солнце, а потом — Сатурн. Небесные знаки позволяют нам определить, что мир приближается к анаргоническойреволюции — к деяниям смерти на земле…
— Ни-че-го себе! — перестал писать генерал. — Ну и ну-у! Вы, собственно, кто — прорицательница? Анаргонической?! Поясняю: это когда мы все станем дельфинами и чебаками! А поконкретней можно?
— Ва-ася! — смутилась жена и с обреченным видом, словно обессилев, уронила на колени штопку.
Ее поддержал и Гоша:
— Де-э-да! — и взял из руки генерала золотой карандашик.
— Молчу, молчу! — пообещал генерал, привстал и вежливо раскланялся в три стороны, всему люду. Он видел, что так делают при входе в церковь. Потом извлек из нагрудного кармана и закусил в зубах янтарный мундштук.
— К деяниям смерти на земле — так вы сказали, Раиса? — спросил Сувернев. — Но что «начнется снова» — поясните нам, голубушка. Что повторится: Вселенский потоп, Каменный век, Октябрьская социалистическая революция — что? Продолжайте, Раиса…
— Я сказала все.
— Ну, что ж. Благодарю вас. Генерал Жучков, прошу высказать свое мнение.
Генерал встал и сказал:
— Нет ли у кого валокардина?..
— Тебе плохо, Василий Порфирьевич? — встревожилась жена.
На что генерал ответил:
— Я хочу преподнести одну информацию, после которой, возможно, плохо будет всем вам… Это с заседания парламентской фракции комитета, — и он добыл из кармана пиджака диктофон, на который многие глянули с опаской и подозрением. — Техника работает на батарейках. Жаль света и тепла не дает…
Сувернев живо приблизился к генералу и долго что-то шептал ему на ухо. Тот согласно кивал головой, иногда отстранялся от советника и испытующе рассматривал его лицо. Но упрятал машинку обратно. А советник вернулся на свое место и сказал:
— Я не думаю, что те, кто идут к нам на базирование, тащат с собой горы съестного, а потому предлагаю создать хозвзвод под руководством народного депутата Жучкова, командирский ресурс которого таким образом найдет себе применение. Берете взвод, генерал? Тем более что батальона у нас не наберется.
Жучков согласно поднял руку.
— Я начинал взводным…
О, видел бы он, какой искристый огонь вспыхнул вдруг в помолодевших глазах его жены при этих словах!
— Задача вашего взвода, — продолжал Сувернев, — обеспечить за три дня трехмесячный запас провианта из расчета… Рассчитаете сами. Тем более что людей будет прибывать. Где и как взять — думайте. Возможно, нужны гидрокостюмы. Они есть у Крутого. Надо взять. Думайте. Через час — доложить. Далее. Нужно валить лес и строить капитальные плоты. Этим будет заниматься кто-то из людей Лаврентия Тараса. Все это скучно, друзья, но в решении государственных дел от рутины не уйти. А мы сейчас — государство. Топливо, заготовка еды, дров, керосина…
Хлопок выстрела прервал его.
— Всем на пол, бинть! — крикнул Колотеев.
Лежа на полу, все услышали еще два хлопка, звон разбитых оконных стекол, звук рикошетящих пуль.
— Он решил заморозить нас… — сказал генерал, закрывающий своим кряжистым телом Гошу.
— Господи! — отозвался на это Чугуновский, обнимая свою домработницу. — Хорошо, что я поставил в окна стеклопакеты! Тебя как зовут-то?
— Надя, — отвечала она.
— А я — Валера.
— Надо действовать! — сказала Раиса Крянгэ. — Сколько можно говорить? Какое расслабление национального характера! Есть здесь мужчины?
— Есть! — сказал Чугуновский и крепко поцеловал Надю.
46
Любомиру Хреновичу воевать было не любо.
Он шел замыкающим, и к ногам его, как ему казалось, привязаны были атлетические гантели. Был бы он летучей мышью — улетел бы. Был бы речным раком — уполз бы обратно в свой вагончик, как в каменистый грот. Ведь он ничего не хотел менять в своей искалеченной сущности, в жизни царства свалки, где он нашел гармонь души. Той души, которая, как инвалид на параолимпийских играх, стала мнить себя здоровой.