— Цыганка ушла из дому, пока мы волокитились. Полдома больных и раненых, а ты, Федор, научными изысканиями тешишься.
— Ушла? Может, оно и к лучшему. Куда шла, туда и продолжила идти. Что ж теперь делать? Цыгане, как известно, в неволе не размножаются…
— Эх ты, Паганель… А вдруг она разведчица Крутого?
— А что у нас тут секретного? Дети да старики! Может, ему интересно, когда у наших женщин критические дни?
— Эх, Федя ты Федя! Будто ты не знаешь уголовников! То-то и оно, что старики да дети! Чугуновского можно отнести и к тем, и к другим… Нам срочно нужна помощь, Федор. Где же этот брат майора?
Словно в поисках ответа, Сувернев глянул на часы — было без четверти семь вечера.
49
Стоит ли выходить из себя по пустякам в объятиях вселенского катаклизма!
А вот Колотеев на посту нервничал. И тем более, чем более смеркалось вокруг. Его пост размещался под крышей крепкого сарая во дворе усадьбы. Под этой крышей его знобило, лихорадило, его бросало в жар. И пойми: нервное это или простудное? Впервые в жизни он вытащил человека с поля боя, а человек этот умирает. Три часа до наступления сумерек майор Тарас стонал и истекал кровью. Колотеев спрятался за тушей убитой лошади и попробовал было по-пластунски, но лишь высунулся, как получил предупреждение пулей в лошадиную тушу. Он довольно теплохладно слышал ее хрипы и чувствовал дрожь остывающих мышц под шкурой. Его даже не занимал вопрос: почему снайпер промахнулся? Там, на сырой испуганной земле, ему хотелось припасть к теплой и гладкой спине светловолосой домработницы Нади и бормотать ей не снотворные слова. Он словно заболел, но не желал сопротивляться хвори. Он незнакомым каким-то инструментом обыскивал и ощупывал свою жизнь. Было время сделать вывод, что впору развести костерок да и сжечь в нем для сугреву все бумаги, удостоверяющие его место на бывшей Земле. Сжечь, стало быть, и саму жизнь, где не было свободной воли бездельника, который получает огромное наслаждение всего лишь повернувшись с правого боку на левый или наоборот. Кому служил? Зачем? Кто обманул? Те, толпою жадною стоящие у трона, сидящие за китайской ширмой, живущие на вершинах пирамид?.. Это они, сволочи, они не давали ему выспаться вволю и по всей территории жизни! А теперь: частная собственность священна! Так, пардон, господин гандон: ты откуда ее взял-то, эту священную собственность? Не из моего ли в том числе солдатского вещмешка? А ведь я, козлы, всю жизнь не высыпался: то школа в первую смену! то в юнкерах — па-а-дъе-о-ом! то, паразиты такие, ночь, не ночь — др-р-р! трево-ога! Кальсоны под мышку и — по газам… Потому и немка Эрна: «Майн херц да майн херр!..», а в итоге — хер! — кидалово! Потому же и москвичка — носик-конопушечки…
Колотеев насладился слезным щекотанием в пазухах носа.
«Вот эта Надя — да, бинть? Надя! Глаза — васильки! Зубы — ромашки! Спина — целина! Торс — о-о! А гу-у-бы! А волосы! Они — как водоросли в прозрачной воде. И ведь не моя-а! Цыганка — та тоже хороша… Интересно, бинть, сколько ей годков? Да ну их подальше, этих биороботов…»
Колотеев, стесняясь своих дегенеративных мыслей, развернул все же перед мысленным взором картину большого спроса на мужиков после того, как уйдет вода. Ему всю жизнь было некогда всерьез заняться своим одомашниванием. А теперь, оно, похоже, и к лучшему — все, оставшиеся в живых, начнут жизнь с колышка. И он, вроде бы, жив, да еще и не болен. Нынче пуля пощадила. Зачем? Бог знает. Бог непознаваем.
Он сладко потянулся, выкурил сигарету и, кажется, вздремнул, сидя на нижней поперечине приставной лесенки на чердак.
Совсем стемнело, когда он услышал нарастающий гул мощного мотора.
По зерцалу вод звук летит, как барышня по вощеному паркету. Но искушенный агент Колотеев определил, что источник звука располагается примерно в полутора километрах от плотика, и машина идет к нему неуклонно.
Колотеев сунул пээм за брючный ремень и помигал сигнальным фонариком в сторону дома.
— Эге-е-ей! — крикнул он на всякий случай.
Ответа на запрос не поступило.
Колотеев сменил диспозицию и осторожно вылез на покатую крышу сарая лицом к фронту. На далекую еще воду ложились и исчезали отсветы прожектора. И тут школа тайной войны, которую он только что клял, сгодилась юноше. Он почему-то успокоился, спустился вниз по лесенке. Разделся, повесил одежду на эту лестницу и выкупался в дворовом бассейне. Хандру смыло.
Через час его должен сменить генерал Жучков. Агент вознамерился одеться и снова занять пост наблюдения, но одежды не нашел. И не успел удивиться, как услышал молодой южнорусский говорок:
— Слышь, дядько! Покушать у тебя нэмае?
Это был Грицько — друг Анжелики и недруг Чугуновского, который, проводив ее, решил выкрасть альбомы марок самостоятельно. Он пробрался две ночи назад в знакомый сарай, но присутствие людей в доме, дождь, сырость, холод и голод сковали его. Он бы и убежал — а куда тут убежишь, если ты не рыба! Грицько мог бы прикинуться пострадавшим местным парубком, но это не приходило ему в голову. Не зря говорят, что на воре шапка горит. Он крепко сдерживался, чтоб не взвыть от такого карцера. Он уже и к Богу:
— Господи! Другие-то вон что! А я что? Так. Мелочь. Ты уж, Господи, пощади меня, других тебе, Всесильному, грешников мало? Каюсь, Господи! Ведь пощадил же ты разбойника…
И вот Господь прислал сюда этого любителя ночного бассейна. Грицю даже показалось, что он уверовал в москальского Бога. Он в сильных чувствах пообещал Господу самую большую свечу по окончании дела. Правда, не понимая — что за прок Господу в этих свечах? Что-то вроде акциза, что ли?
— Руки в гору, дядько!
Колотеева, которому становилось холодно мгновение назад, бросило в жар. Он спросил угрюмо:
— Ты кто? Верни, бинть, оружие!
— Та найщо тоби, дядечко? Ты ж в мэнэ давно на кукане… Схотив бы — вбыв бы!
«Точно мне снилось! Украина воюет против России!..» — мелькнуло в мыслях агента, и он спросил:
— Ну?
— Шо ну? Каральку загну! Йисты хочу… Три дня в цей риге ховаюсь… Одежку вот твою сухэньку знайшов да надив, слава Богу!
— Так иди в дом. Скажи, бинть, Колотеев велел накормить. А пистолет мне верни!
— Ни-и, дядечко! Лохив нэма! Отыди от пэрэлаза, кажу, ну? И швыдко — харей к стинке! Швыдче!
Колотеев отошел и встал. Он слышал, как хохол заключил дверь на замок, что висел за хоботок в щеколде, звук тихих шагов вдоль стены сарая. Не одеваясь, кинулся к лестнице с намерением, осмотревшись, спуститься через крышу. Но услышал звук выстрела и удар грузного тела о стену с внешней стороны. Он слышал, как тело, мгновение назад принадлежавшее его обидчику, сползло по стене и глухо ударилось об отмостку.
Вот и поторгуйся с Господом Богом.
«Наши кокнули или снайпер?» — подумал он. Нашел в темноте сарая лом, вставил в небольшой зазор между дверью и косяком, отжал дверь так, что клацнули выдираемые гвозди. Дверь поддалась.
Тогда голый, замерзающий агент отошел в глубину сарая, чтобы с разбега наддать дверь плечом, но вспомнил о неугомонном снайпере. Внутренний диалог его был примерно таков:
«Вот и пригодится дымовая шашка… Зажгу дымовую шашку!»
«Чем ты ее зажжешь? Зажигалка в одежде. Сигнальный фонарик там же, сигареты — все в одежде. Одежда на трупе. Труп на улице… Скоро пойдет Жучков — и будет два трупа — снайпер не пропустит».
«Кричи! В доме услышат!»
«А что кричать? Это какую надо глотку иметь! Ну, закричу. Ну, не расслышат… Ну, высунутся уточнить: чего я кричу? И — привет, господа апостолы Петр и Павел?»
Он приседал, припрыгивал на месте, обнимал себя руками, как начинающий мим. Холод мешал думать, однако агент догадался найти в темноте мокрую одежду незнакомца, а в карманчике брюк — зажигалку. Покрутил колесико непослушными пальцами. И диалог продолжился: