«Ну? Съел? Здесь ведь электрозапал или запал-спичка! А запалы-спичка — тоже в кармане куртки, а куртка все там же… Выкинь чужую зажигалку!»
«Как бы не так!»
Он догадался осмотреть сарай и нашел в одном из углов старый ватник, а под плотницким верстаком — гвозди и почти пустую канистру с бензином. Колотеев становился похож на Робинзона. Надергал ваты из тюфяка, скрутил и пропитал ничтожными каплями бензина этот жгут. Потом снял с кастрюли крышку, гвоздем пробурил защитный слой фольги. Боясь взрыва, продырявил выходы для дыма и вставил запал в главное отверстие. Теперь пригодилась и зажигалка.
Все еще боясь взрыва после такой кустарщины, Колотеев выждал секунд десять и, в расчете, что шашка разгорелась, швырнул двухкилограммовую кастрюлю за угол сарая. До дома было метров тридцать, а облако дыма из такой скороварки покрывает четверть гектара. Этого должно было хватить при дожде и полном безветрии.
Примерно через минуту он почувствовал плотный запах нафталина — сработало…
50
Помолившийся, завернутый в теплые лохмотья Морисита Нацукава сидел у камелька на раскладном стульчике. Он с зачарованной улыбкой глядел на огонь буржуйки. В землянке Родиной Любы светились лампада под божницей и керосиновая лампа на столе, за которым, вместе с паром от картошки, вилась неспешная беседа между полковником Тарасом и самой насельницей скита.
— У нас уже и отбирать, сына, нечего… — говорила старая Люба полковнику.— Семь колен — семь перемен, а нам — редька триха, редька ломтиха, редька с квасом, редька с маслом, редька в кусочках, редька в брусочках да и редька целиком…
Тут же в небольшом пригоне дремали на шестке куры, жевала нескончаемую жвачку белая коза, уважительно глядя на поданное к столу молоко. Шимпанзе мучительно бездействовал без службы и ходил по жилищу, заглядывая с вопросом во все видящие его глаза. Он мучительно гримасничал, слушая, как Игнатий Сопрыкин дает японцу урок русского языка.
— Л-л-л… Вот так язык делай: л-л-л… Ну? Л-л-л… Эль-эль-эль! — тихо учил японца Игнатий.
— Р-р-р! — старался Морисита Нацукава, чудом спасшийся от гибели, но не от Игнатия. — Рь-эрь-эрь!
— Ну, епонский бог! Ты че такой-то?
— Епонский бог нет! Есть Иисус Христос!
— Да? Вот молодца! Ты язык,— он постучал пальцем по своему языку, — делай вот так! Не к небу… Ну? Л-л-л! Пликуси клепко зубами и делзы — ну? Тепель пой: ла-ла-ла-ла-а-а!
Морисите, как ребенку, интересней было не учиться, а слушать разговор взрослых.
— Значит, вы считаете, что это никакой не всемирный потоп, матушка? — спросил полковник.
— Говорил Господь, что второго потопа не будет. Значит, так тому и быть, сынок. Господь всему начальник.
Тарас покачал головой, утверждая этим согласие со своими соображениями, и спросил снова:
— Тогда что же это, матушка?
— Вразумление Божие…
— Здесь теперь версына брагодати и мира!.. — ввернул во взрослый разговор Морисита.
И взрослые отнеслись к этому весьма снисходительно. Русские всегда великодушно заблуждались в отношении иноземцев, относясь к ним, как к несмышленышам.
— Здесь… — ткнул пальцем в накат землянки Морисита.
— Почему? — по привычке выказывать свою пролетарскую любознательность спросил бывший заочник комвуза Игнатий, облизываясь на играющую в отблесках пламени огненную воду в фигуристом сосуде. — Здесь что — Арарат?
— Здесь пр-р-раведник! — снова указательный палец Мориситы Нацукавы возделся к накату землянки, а лицо просветлело в торжественной печали.
Игнатий заскромничал:
— Ну какой уж из меня праведник! Старался жить по справедливости — да. Но и не без греха — нет… Выпить любил…
— Она — праведник! — и Морисита, роняя лохмотья, на коленях пополз к Любе Родиной, по ходу осеняя лоб крестом. — «Возьми, — говорир Господь, — камень сей, как знак брагодати в твою пустыню дря памяти и возвессения веры твоея!»
Посрамленный Игнатий ерничал:
— Брагода-а-ати! Браги ему, видите ли, дати, подати… Учишь его, учишь — все без толку…
А спасшийся чудом Морисита обогнул колени Любы Родиной. Чуть коснувшись их лбом, он встал на своих под иконами и зашептал:
— Все, оставсыеся веррными, обратятся в бегство, уйдут от всех дерр и законов целовецецких, в которых нерзя узе будет уцаствовать без отступррения от Христа, уйдут в р-реса, горы, в пустыни. Не боятса нисево, не останаврриватса ни перед цем, ведь торько пр-ретерпевсый до конца спасетса [21] …
Подхваченные молитвенным порывом, крестили лбы и Родина, и Тарас, и Игнатий, из глаз которого второй раз на дню пытались излиться слезы, но он стыдился отпускать эти покаянные слезы. И все же плечи старого коллективиста содрогнулись, наконец. На колени он не встал, как учили, но в приступе рыданий с головы его посыпались седины. Они смешались с сухими крошками черного хлеба на столешнице, куда он эту голову и опустил.
Потом, когда молебен окончился, Тарас встал с колен, сделал шаг и сел за столик напротив Игнатия.
— Значит, ваша землянушка много выше поселка над уровнем моря?
— Мно-о-го…
— Ну, так начинайте с японцем… Шанцевый инструмент какой-то есть, а не хватит — получите у Любомира. И помощников пару найдем. Тут же у вас готовый дот. Укрепите его — и шабаш. Наверное, здесь полевые ученья шли, да, Любовь Степановна? — спросил Тарас, вставая и легонько обивая о колено свою пятнистую кепку, что говорило о его спешке.
— Было, было…
— Останетесь на связи — хорошо? Вы поселок знаете. А мне пора к ребятам. До свидания, матушка…
51
Тут Игнатий стукнул себя по голове, как делают простодушные люди, когда вспоминают что-то важное.
— Стоп, товарищ полковник! Стоп, стоп! — он наклонился к деревянной низкой лавочке у буржуйки и протянул полковнику лист бумаги. — Вот! Просохло!
Полковник спросил:
— Что это? — и, взяв листок, отставил его от дальнозорких глаз. — Листовка?
— Точно, товарищ полковник! С вертолета разбрасывали, мы с Мориситкой извлекли из воды, просушили… — Игнатий взял жировушку и подсветил полковнику.
Тот прочел:
«Сограждане! Я, военный летчик войск Министерства катастроф, предупреждаю вас о том, что все происходящее нынче — реализация заговора руководства МК против самого существования России и ее народов. Помогите друг другу выжить и расскажите своим детям о том, как вас предали. Остаюсь один в окопе. Честь имею,
русский военный летчик Игорь».
— Эге ж! — сказал полковник Тарас, перевернул лист тыльной стороной и продолжил вслух:
«…в радиосетях: для работы на радиостанциях Р-161А2М, Р-165Б, Р-5БМ (Р-142Н); засекреченная телеграфная связь организована только по направлениям с ПУ группировок войск, отдельных соединений и частей. Для обеспечения засекреченной связи по каналам использовалась аппаратура гарантированной стойкости — Т-230-03, Т-230-1А, Т-240С(Д), Т-206-ЗМ1, Т-208, однако для обеспечения засекреченной телефонной связи по радиоканалам КШМ…»
Полковник еще раз повертел пожелтевший лист бумаги в руках, обвел присутствие отсутствующим взглядом и далее этот разрозненный текст стал изучать молча.
«…частей и подразделений в передовых порядках использовалась аппаратура ЗАС временной стойкости Т-219М. Обеспечение ключевыми документами органов ЗАС войск МК и войск, прибывающих в состав объединенной группировки, осуществлялось из имеющегося резерва в 8 отделе МК и созданных ГШ сетей взаимодействия для различных типов аппаратуры. Наиболее целесообразно зарекомендовали себя КД ключевой структуры «Ручной лабиринт», которая до настоящего времени является базовой…»
— Все?
— Что — все? — уточнил было Игнатий.
— Еще, спрашиваю, такие листовки есть?