— Нет, майор. Я убью его сам.
— Кстати, за своих людей, надеюсь, вы отвечаете, полковник? — майор Лаппо высвободил локоть из цепкой кисти десантника: — Сколько их? Где они сейчас?
— Людей до полуроты, — сразу перестал кричать Лаврентий. — Основные силы на северо-западном побережье, жгут костры, сушат одежду, роют окопы… Кстати, мы засекли вас, когда вы шли сюда. Хотели сжечь. Потом вижу: вы сюда. И подумал еще: не троянский ли конь эта бээмпэ? Нет, думаю… Не конь… Солдаты-то все мальчишки…
Подошел Федор Федорович. И когда Лаврентий глянул ему в лицо, то понял, что брата не стало.
— Ну, к-коз-з-зел, держись! — прохрипел он, угрожая то ли доктору, то ли снайперу. — Идемте, сержант. Пришла пора рубить капусту.
Едва он произнес это, как огромной силы двойной взрыв потряс дом — это Крутой подбил стоявшую у калитки бронемашину, где рванули боеприпасы…
В наступившей подрагивающей тишине домработница Надя отняла ладони от ушей и елейным голоском сказала:
— Мужики, почему он нас всех еще не перебил? Армия называется…
Бледный Лаврентий Тарас жестко скрипнул зубами в ответ.
Майор Лаппо заорал:
— Па-а-ач-чему не развели дым, сволоч-ч-чи-и! Отдам под трибунал!
55
— Видела, сучка, что я сделал с твоим танком? — употребил Крутой одно из изысканно гадких выражений. — А теперь я рассчитаюсь с тобой за пацанов…
— Перестаньте валять дурака. Неужели вы думаете, что я настолько простодушна и не догадалась бы вас убить, пока вы спали? Дело в том, что я могу сделать это, когда захочу, хоть с того, хоть с этого света. Мне попросту незачем устраивать прогон спектакля, если премьеры не будет. Вы посмотрите, что творится за окнами, господин. Вы бы видели, по каким топям я к вам добиралась! Сварили бы кавы по-людски да принесли бы даме сухое платье…
— Продолжай свою лабуду! — с издевкой попросил он. — Потребуй от меня невозможного… Ты думаешь, я поддаюсь гипнозу или боюсь смерти?
— А я тебя прокляну — там покоя не будет. Знаешь, что такое цыганское проклятье? Вот посмотри, — жестко перешла она на «ты» и указала на трупы бандитов, — три гипнотизера работали с тобой и не смогли на тебя повлиять. И я не могу загипнотизировать тебя. Только твою руку, смотри…
— Щас! — усмехнулся Крутой. — С разбегу! Руку она…
— А почему же твоя рука, видишь, сползает на бедро?
Крутой глянул на руку, и этого было достаточно. А Раиса говорила:
— Вот твоя рука упала на бедро и не поднимется, пока я не прикажу тебе проснуться…
Раиса видела, как винтовка упала на мягкий ковер у ног Крутого, как расширились его зрачки. Этого было достаточно, чтобы отослать его в глубокий транс.
— Ах! — выдохнул он.
Крутой — господин Крутиков — оттаял душой, соскочивши с беличьего колеса своего неуемного бытия. Оно отпало, как ящерицын хвост, как тяжеловесные рога того же сохатого, как состав от локомотива или часовая стрелка от циферблата, лишив смысла привычную работу всего механизма. Он стал свободен. Он не узнает: судьбой ли это дарованный отпуск или прояснившийся, как отстоявшаяся в эмалированном ведре болотная взвесь, смысл жизни. Она довольствуется тем, что Бог пошлет. Или это все же воля небес, где кто-то — может быть, бабушка — горячо молится за него. Но всей своей бычьей массой он развернулся на добрую стезю.
— Здравствуй, дитя, — сказала Раиса Крянгэ. — Как тебя зовут?
— Иван Гаврилович Крутиков, — тоненько ответила бычья масса. — Я заблудился, тетенька…
— На какой же улице ты живешь, маленький? Ведь бабушка тебя учила, да?
— Бабушка добрая! Она меня учила… Наш барак — номер три за шахтой Орджоникидзе…
— Бабушка добрая. Она печет тебе вкусные ржаные пирожки. Давай возьмем белую простыню, сделаем флаг и пойдем с ним искать нашу добрую бабушку!
— Пойдемте, тетенька…
Раиса отвела мальца в подвал дома Чугуновского. Но когда Лаврентий Тарас требовал вернуть тому прежнее сознание, чтобы осудить и расстрелять, Раиса не вняла. Она сказала:
— Это хороший мальчик Ваня. Пусть живет, пока дышит…
Разъяренного Лаврентия пришлось связывать вчетвером.
56
Редкий в армейских частях вертолет-разведчик «Касатка» Министерства катастроф шел, не различая границы небесных облаков и земного дыма над островом. Когда он отклонился к северо-западу от острова, дым рассеялся. Летчики увидели два боевых судна МК и след за ними на поверхности открытой воды. Чуть северней виднелись редкие крыши домов. На некоторых обвисли мокрые белые флаги. Они полого спустились, на одну из них — это была крыша быткомбината — они сели, распугав тьму кошек. Кошки, однако, не обезумели вконец и не кинулись в большую воду, но, хищно пождав уши, кинулись на спины, заняв оборону.
Летчики, похожие в своих формах друг на друга, как близнецы, вышли на мягкую кровлю, поприседали, давая разминку ногам и затекшим спинам. Потом развернули на коленях карту, края которой подогнули.
— Мы здесь, — сказал командир, ткнув пальцем в карту. — В этом квадрате они сбили Игорька.
— Точно, — подтвердил для порядка второй. — Давай выберем два-три направления и прочешем их. Должно же быть хоть масляное пятно!
— В этой луже нефти?
— Ну, плот, может быть…
Они помолчали. Посмотрели на воду, по которой, медленно кружась, враждебно плыли обломки некогда привычного мира, на волны, что с затаенной силой били в стену здания, пытаясь захлестнуть его крышу.
— За что они его, командир?.. — голосом, в котором звучала скрытая обида, спросил штурман.
— Не нашего ума дело, — подчеркнуто сухо отвечал тот. — Он — военный человек. Он нарушил приказ, когда разбрасывал эти листовки. Это приравнивается к измене…
— Я ведь налетал с ним почти тысячу часов, командир… Он был воякой… солдатом до мозга, как говорится… Только что стихи писал. Ну, так и что? Киплинг тоже был наемник и тоже стихи писал.
— Киплинг завоевывал чужую страну, мы — другое дело… Не знаю… Не знаю, чего хотел Игорь. Наше дело выполнить задание… Людей на острове, как я понял, ни от чего уже не спасти…
— Там дети, — как вопрос произнес штурман.
— У всех, Федя, дети. У нас с тобой разве их нет?
Штурман отвел взгляд, погладил одну из осмелевших кошек, говоря:
— Не погиб он, командир. Помнишь, шла тут под дымом бээмпэшка национальной гвардии? Думаю, они подобрали Гарика…
— Ну?
— Ну и все вместе сейчас находятся на острове.
— Получается — он в плену? Если мы, войска Министерства Хинь-Чу, воюем с национальной гвардией — то так и получается.
— Гражданская война получается, командир?
Командир долго не отвечал, делая вид, что все его внимание приковано к карте.
— Старая карта… — сказал он, почесывая щеку под фиберглассовым щитком.
— Да, командир. Какой с нее толк!
— Вот мы и живем по старым лоциям. Какая тебе гражданская война, Коля? Гражданская, как я понимаю, ведется за какое-то общественное переустройство внутри страны. А нашей, похоже, уже не будет.
— Да? Уму непостижимо! А мы?..
— Поздно, Коля. Кому-то надо выжить.
— А ты думаешь… нас не… того… не подчистят?
— Пусть попробуют.
Снова замолчали. Оба летчика уже знали, что приказом командования войск Министерства катастроф все свидетели рукотворной этой катастрофы подлежат уничтожению. Вместе с оставшимися кусочками подмосковных высот. Вместе с будущей историей этой территории. Оба знали, что история России будет переписана заново и русским предстоит стать мелким племенем в ряду иных мелких племен…
— Возьмем на борт эту чудачку? — вздохнув, спросил штурман, рихтуя кошачью спину. — Боевая киска!